Прежде чем иволга пропоет

– Ты у нас опять бездетная женщина в расцвете лет? – фыркнула я.

Мать не хлестнула меня полотенцем, как обычно, а только посмотрела. Во взгляде ее читалась какая-то новая мысль; я не могла ее расшифровать, но сам взгляд мне не понравился.

Лучше бы хлестнула.

Торчать в комнате было безумно скучно. Однако выбралась я не поэтому. Мне приспичило в туалет.

А новому маминому бойфренду приспичило покурить. Спички-то у него были в кармане куртки! Куртка висела в прихожей. А теперь догадайтесь с трех раз, где в нашей квартире был вход в сортир.

Мы столкнулись нос к носу. Точнее, нос к пупку – дядька был выше меня в два раза. Я ойкнула, нырнула в туалет… На том наше знакомство и закончилось.

Когда Игорь ушел, мать влетела в мою комнату. Нижняя губа у нее прыгала, лицо побелело от ярости.

Я испугалась не на шутку.

– Добилась своего, а? – Мать отшвырнула стул. – Предъявила себя, значит, во всей красе?

– Мам, ты чего?

– Лифчик сняла! Майку нацепила с вырезом! Ай, хороша!

Мать взмахнула рукой и с сардонической улыбкой отбила поясной поклон.

– Господи, да что случилось-то?

Я не понимала, о чем она говорит.

– Еще раз так сделаешь… – Мать вдруг метнулась ко мне, точно кобра, и зашипела мне в лицо: – Не притворяйся дурой! И пойди уже деньги зарабатывать! Хватит мое жрать!

Я чуть не разревелась от страха. Наверное, ее полностью удовлетворило выражение моего лица. Мать кивнула, отступила и вышла.

Я решила, что это было умопомрачение. Даже порылась в мусоре, среди бутылок, чтобы понять, какую гадость они пили с этим Игорем, – мне казалось, мать временно съехала крышей из-за выпивки. Я читала, такое бывает.

Но через пару месяцев сцена повторилась снова. Потом еще раз.

А затем к нам почти официально въехал Валерий Васильевич. Мне было велено называть его дядей Валерой.

Дядя Валера, по его собственным словам, отвечал за госбезопасность. В чем это выражалось, я так и не поняла. В основном он обретался у нас дома, изредка куда-то уходил, возвращался всегда навеселе и косноязычно объяснял, что без него опять не смогли обойтись. «Порешали тут одну проблемку», – туманно говорил он.

Мать всегда питала склонность к ленивым крупным мужчинам, напоминавшим разжиревших котов. Она называла их брутальными. По-моему, в кастрюле для супа было больше брутальности, чем в дяде Валере.

От него пахло мышами. Он привез с собой гирю на шестнадцать килограммов, поставил у книжного шкафа и каждое утро проверял, стерта ли с нее пыль. Нужно ли говорить, что эта почетная обязанность была возложена на меня! Ни разу не видела, чтобы он с ней занимался.

В целом он не особенно мне досаждал. Ну, валялся перед теликом, задрав ноги на журнальный столик. Ну, лопал на диване. Мог в одно рыло уничтожить недельный запас провизии в холодильнике. Как будто он первый!

Мать в его присутствии выглядела надрывно счастливой и игнорировала меня. Но стоило дяде Валере уйти, начиналась ругань. «Наела жопу на моих харчах! Джинсы сейчас лопнут, стыдобище, иди переоденься!»

У меня вообще-то этих джинсов всего две пары. Не разбежишься!

Все чаще она заводила пластинку: «Приличные дети не сидят на шее у одиноких матерей, а идут работать». Но тут я уперлась. Какое еще работать? Мне надо одиннадцатый класс закончить, у меня экзамены на носу!

Тогда мать стала вынашивать идею отправить меня учиться в другой город. Рассказывала, как весело живется в общежитии, как много друзей можно там найти – не то что домашнему избалованному ребенку!

А домашний избалованный ребенок – это, значит, я.

Что-то назревало. Я старалась как можно позже приходить домой. Шлялась с отвязными компаниями; путешествовала автостопом – врала водителям, что еду к отцу, живущему отдельно. Иногда удавалось даже самой поверить в это, минут на пять, под «Радио семь на семи холмах», когда фонари загорались вдоль дорог.

Целых пять минут я возвращалась в дом, где меня ждали.

У меня была семья.

Меня кто-то любил.

Многие придумывают себе воображаемых друзей. А я придумала воображаемого отца, который завел для меня собаку корги и заказывал нам пиццу с ананасами, смеялся над моими шутками и никогда, никогда на меня не кричал. На окне у него рос фикус (я стащила эту деталь из «Леона»), и папа раз в неделю поворачивал его к солнцу другой стороной.

Сейчас я думаю, что эти пять минут были той батарейкой, благодаря которой я могла двигаться.

И, конечно, студия Ясногородского.

Леонид Андреевич появился в школе в начале сентября. Нас отчаянно пугали одиннадцатым классом, экзаменами, непременным провалом и дальнейшей безрадостной перспективой: часть из нас сопьется, часть отправится за решетку, основная масса осядет кассирами в «Пятерочках» и «Ашанах».

Я заваливала контрольные и пробники. Математические, физические и химические формулы белели на доске набором бессмысленных закорючек, а ведь когда-то мне говорили, что у меня ясный ум. Я самостоятельно додумалась отмотать свою жизнь назад и найти день зарождения моей катастрофической тупости. Получалось, что мои мозги подменили плесневелым мякишем после того, как умерла бабуля.