Прежде чем иволга пропоет

И что мне было делать с этим прозрением? Я помялась, но все же зашла к школьному психологу, тетеньке с круглыми, как у птицы, глазами и такими же круглыми бровками над ними, которая всегда смотрела на школьников, точно Господь на грешников, – с понимающим и в то же время бесконечно огорченным лицом. Чувствовалось, что она готова в любую минуту прийти на помощь – только призови!

Один из подвалов нашего района занимал магазинчик с вывеской «Лакомства». В маленьких окошках под потолком пестрели искусственные фиалки. Лестницу в пять ступенек покрывал красный коврик. Со стороны все это смотрелось довольно мило.

Тем больше изумлялись покупатели, когда впервые оказывались внутри. Какая же там стояла вонь! Разило прокисшей капустой, лежалым луком, тряпкой для ног, которая жила здесь так долго, что выбросила ложноножки и принялась расползаться, захватывая пространство. Здесь можно было купить крупу, сразу с ценным белком в виде разнообразных червячков. Ярко-зеленую картошку. И по мелочи: каменные конфетки, прогорклое масло…

К чему я все это рассказываю?

Даму-психолога и этот магазинчик создали в соседних производственных отделах ада.

Куда только девалось все ее понимание и сочувствие, когда я, спотыкаясь на каждом шагу, рассказала о том, что меня мучило! Она нацепила очки и стала расспрашивать об отношениях с родителями.

А какие тут отношения. Я довольно ловко научилась замазывать синяки и пережидать мамины вспышки ярости на лестничной клетке. Знала в округе все места, куда можно зайти погреться холодным вечером, если тебя выгнали из дома, чтобы не мешала матери «общаться с другом». Ага-ага. Вот как это теперь называется.

Но психологиня взялась мне доказывать, что я не осознаю трудностей родительства. Послушала я ее-послушала и говорю:

– А у вас самой-то сколько детей? Трудности родительства вы осознаете в полной мере?

Тут она начала кричать, что переход на личности неуместен, и я заскучала. Это все, говорю, тухлая капуста и прогорклое масло.

Но она меня, конечно, не поняла. Крикнула вслед, что мне необходимо примириться с собой, если я хочу наладить отношения с матерью. А приходила я совсем не за этим.

В общем, я в очередной раз доказала себе, что тупее меня нет существа во всем городе. Совсем упала духом. На физику не пошла: большое удовольствие – сидеть и чувствовать себя пещерным человеком! На улице лил дождь, и чтобы хоть куда-нибудь приткнуться, я заглянула в актовый зал – там теперь распоряжался новый руководитель театральной студии.

Ясногородского приняли у нас как варягов на царство (из уроков истории я хоть что-то запомнила). Он был режиссером в театре, ставил «исключительно смелые», по словам учителей, спектакли. Не знаю, какой смысл они в это вкладывали. То ли его выгнали, то ли он сам ушел со скандалом – и вот приземлился у нас.

Когда я увидела его в первый раз, меня охватило разочарование. И это режиссер? Я представляла себе юношу с растрепанными волосами и трагическим изломом губ. В глазах страсть и тоска.

Ясногородского определяли брови, бородка и нос. Бородка росла скучным козлиным клинышком. Однако над ней нависал куда более выдающийся, во всех смыслах, мясистый нос, всегда краснее остального лица. Брови удивительной густоты и косматости, которые он не только не причесывал, но и, как мне казалось, специально взбивал по утрам, выражали пожелания и настроение нашего режиссера. Он ими двигал, изгибал их, подергивал, взмахивал – в общем, дирижировал. Можно было оставить от Леонида Андреевича только брови – и он успешно распоряжался бы своей труппой.

А под бровями сидели глубоко-глубоко, как ежи в норке, яркие черные глаза.

Одевался он уныло. Носил серую жилетку, брюки, стоптанные ботинки. Правда, в кармашек жилетки уползала золотая цепочка. Но в целом – старпер.

Однажды, когда к нам приперлись какие-то проверяющие, он зашел за кулисы и вытянул эту цепочку из кармана. Рядом никого не было, кроме меня, а я стояла в темноте. На конце цепочки оказались вовсе не часы, а жук-скарабей, изумрудно вспыхнувший в тусклом луче! Ясногородский зачем-то погладил его по спинке, прижал к губам, посмотрел прямо на меня, подмигнул и скрылся.

Он был напичкан сюрпризами, наш Леонид Андреевич.

Но я и не догадывалась, до какой степени.

В тот день, когда я заглянула в актовый зал, там царил переполох.

– Леонид Андреевич, я одна не справляюсь! – ноющим тоном кричала остроносая Лека, художница, наш признанный школьный талант.

– А Куцеянов где же?

Вокруг раздались смешки.

– Нажрался, – сказал кто-то.

Ясногородский покачал головой.

– Лека, возьми кого-нибудь в помощь. Девушка… Да, вы… Как вас зовут?

– Дина.

– Дина, не хотите ли присоединиться к нам? Это высокооплачиваемая работа, могу вас заверить! Спустя три часа подадут шарлотку с чаем и, если Любовь Семеновна сегодня в ударе, даже эклеры.

Я пожала плечами. Эклеры я после смерти бабули разлюбила, но заняться мне все равно было нечем.

– А что надо-то?

– Валерия введет вас в курс дела. Прошу!