Прежде чем мы проиграем (СИ)

Всё кругом становится чёрным пятном, в котором Том на ощупь улавливает горячие губы и вытягивает из них белоснежное мерцание, поглощая безудержную магию, начиная размеренно двигаться внутри узкого набухшего от возбуждения влагалища, плотно сдавливающего его стенками. Кажется, ток буквально пробегает по позвоночнику жгучим разрядом, отчего его начинает трясти и приходится снова кусать уже и так истерзанные губы, чтобы не закричать, предпочитая этому задыхаться. Гермиона подносит к себе свободную ладонь к лицу и закусывает пальцы, на что Том усиливает толчки, сдаваясь во власть протяжных стонов, обрушившихся на комнату, а затем убирает её ладонь, заставляя женским гортанным вздохам звучать в унисон его. Гермиона начинает выгибаться ему навстречу, обхватывая его тело бёдрами и скользя по намокшей от пота груди ладонью, заглядывает ему в белоснежные зрачки, и Том в эйфории наблюдает, как растерявшийся и ошеломлённый взгляд буквально пожирает его восхищением, выражая полное подчинение любому его жесту. Он прижимает к её губе большой палец, касаясь острых зубов, и проводит им по линии, собирая влагу, а после прижимается к ним своими губами, вдыхая в неё свою сумасшедшую привязанность и невыразимое желание обладать ею. Внутри всё выворачивает чёрт знает как и зачем, из-за чего его движения ускоряются, а тело вжимает Гермиону в постель, словно желая в ней раствориться, на что та так же крепко обвивает его руками в ответ и жмурит глаза от глубоких толчков.

Чёрт, она так хороша, что из неё хочется лепить фигурки, выгибая очертания намокшего тела под разные совершенные формы, сменяя одну за другой. Её горячее дыхание кажется единственным воздухом в комнате, и он жадно глотает его, вонзая липкие пальцы в пушистые локоны, ритмично сжимая и разжимая их. Он немного отстраняется от лица, желая, чтобы Гермиона смотрела ему в глаза, и улавливает её взор своим вожделеющим, не отпуская из власти очарования своего белого мерцания. Ей приходится больно сглатывать и рассыпаться вновь и вновь на тысячи мелких осколков, которые Том каждый раз постоянно собирает в той конструкции, которой ему хочется, превращаясь в образ дьявола, не выпускающего её из неукротимой истомы, ведь ей уже хотелось сдаться.

Он тешит её озорными и насмешливыми улыбками, дразнит губами и заставляет всё тело напрячься натянутой струной, с которой вскоре должен сорваться последний звон. Его движения немного замедляются и превращаются в проникновенные удары, от которых у Гермионы сбивается дыхание, а бёдра до боли начинают сжимать его тело, ввергая ту в ещё большую агонию, в которой она непрерывно судорожно кричит и задыхается, царапая кожу на его плечах до крови. Том резко вонзается зубами ей в губу и с силой кусает в ответ на свою боль, а после исступлённо запрокидывает голову, снова улавливая чёрный ошеломлённый взгляд, в котором огоньками пляшут его дикие белоснежные зрачки. Её глаза заполняются слезами, вызывая некоторое недоумение, а губы искривляются в странной улыбке, с которых вырываются смешки, после чего Том чувствует, как её мокрые стенки так сильно сужаются от набухания, что становится невыносимо горячо, как в аду, и в следующую секунду ощущает слишком много влаги, которая беспрепятственно вытекает наружу, а всё тело Гермионы поддаётся необычной конвульсии. Она томно закатывает глаза, и Том тут же обхватывает её губы, чтобы поймать самый сладкий и заключительный в её партии стон, так тонко и протяжно звучащий, словно это самая последняя высокая нота, после которой порвётся струна. Он чувствует невозможный жар, закусив губу, кончает вслед за ней и вытаскивает из последних сил мерцание с дрожащих губ, глухо вздыхая и поддаваясь собственной дрожи.

Комната сгущается мраком, и Том, опуская веки, тонет в обволакивающем бархатном тепле магии и насквозь пронизывающих его волнах непередаваемого экстаза, погружаясь в плавную трясину умопомрачения. Он издаёт приглушённый стон, расслабляется и открывает глаза, чтобы посмотреть на Гермиону и уличить в ней обожание, на что та, словно почувствовав это, приоткрывает веки, смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, с которых соскользнули слезинки, и продолжает сдавливать мокрую кожу на его груди, словно не зная, как расцепить пальцы. Она подрагивает губами, и в этот момент Том касается их пальцем, смахивая проступивший пот, после чего нежно целует в уголок рта, медленно спускается к шее, совершив последний толчок, и выходит из неё, перекатываясь набок, сбрасывая с себя женские бедра и ладони.