Она передала Макензи стопку из четырёх блокнотов. Брайерс снова закашлял. Это был глухой и глубокий бронхиальный кашель без мокроты.
Макензи начала просматривать блокноты и сразу наткнулась на то, что искала. Блокнот, лежащий на самом верху, видимо, был одним из последних. Последняя запись была сделана два дня назад, в тот день, когда она уехала в Небраску. В блокноте была только одна запись, датированная тем днём. Слова были написаны в неразборчивой спешке.
Там было написано:
«Вы уже читали этот блокнот?» – спросила Макензи.
«Да, я пролистала почти все, – ответила Кейси. – Вот такой он… не доверяет правительству. А что? Вы думаете, последняя запись что-то значит? Мне кажется, она объясняет, зачем он пошёл в парк».
«Возможно», – сказала Макензи. Она была уверена, что это была важная зацепка. Она допила кофе и встала, чтобы идти.
Брайерс последовал её примеру. Макензи заметила, что ему приходится прилагать усилие, чтобы ходить. Выглядел он так, словно вот-вот заснёт. У него был невидящий взгляд, и Макензи никак не могла понять, что с ним произошло за время её короткого отсутствия.
Она пожала Кейси руку: «Спасибо, что уделили нам время и смогли помочь. Мы постараемся сделать всё, что от нас зависит, чтобы ваш брат вернулся домой». Затем Макензи посмотрела на Венди, которая продолжала безучастно сидеть в кресле в другом конце комнаты.
«Ещё раз спасибо, миссис Вёрнер», – добавила Макензи.
Венди ничего не ответила. Она даже не кивнула. У Макензи появилась ужасная мысль, что, возможно, мать пыталась принять тот факт, что, когда её сына найдут, он уже будет мёртв.
Макензи и Брайерс вышли из дома и направились к машине. «Что ты думаешь о последней записи в блокноте? – спросила она. – Если Брайан Вёрнер вёл блог о теориях заговора и недоверии к правительству, он был готов на всё, чтобы узнать, почему в парке было так много полиции, и почему над ним летали дроны, в частности. Он же местный Алекс Джонс».
«Должно быть, ты права, – ответил Брайерс, открывая дверь со стороны водителя. – Он увидел беспилотники, и ему стало интересно. Возможно, он…»
Он не успел закончить. Когда Макензи села на место рядом с водителем, то сначала услышала, как он тихо закашлялся, а потом как что-то упало рядом с машиной. Она посмотрела в его сторону и увидела, что он на земле и пытается подняться, держась за крыло машины.
Она быстро открыла дверь, оббежала машину спереди и подбежала к нему. Она успела вовремя: в ту же секунду Брайерс потерял сознание и начал заваливаться на левый бок. Макензи подхватила его, но он уже отключился.
«Брайерс, Брайерс, что случилось?»
Он замотал головой и тяжело выдохнул.
Какое-то время он приходил в себя. Медленно, но верно силы вернулись. Он опёрся рукой о крыло машины и часто заморгал, словно задремал, а его вдруг разбудили.
«Как же неудобно, – тихо сказал он. – Прости, Мак».
«За что?»
«За то, что был с тобой не до конца честен и не сказал раньше».
«Что не сказал?»
Брайерс посмотрел ей в глаза. Она никогда не видела его таким эмоциональным. Он сказал: «Я умираю».
ГЛАВА 24
«Умираешь?» – в панике спросила Макензи. В замкнутом пространстве машины её голос прозвучал довольно агрессивно.
Брайерс отказался говорить об этом сразу. После его полуобморока прошло всего десять минут. Они ехали в департамент полиции Страсбурга, чтобы встретиться с Клементсом и Смитом. Сейчас, когда Брайерс чувствовал себя намного лучше и больше не боялся вновь потерять сознание, он был готов поговорить. Макензи настояла на том, чтобы сесть за руль самой.
«Да, и, судя по всему, уже очень скоро».
«Как ты можешь так спокойно об этом говорить?» – спросила она. Она была одновременно и обеспокоена, и обозлена, и не знала, на какой эмоции остановиться.
«А что мне остаётся, – ответил Брайерс. – Доктора говорят, что уже поздно что-либо делать. Поэтому я могу либо волноваться без толку и причитать
«Что у тебя? – спросила Макензи. – Что у тебя нашли?»
«Лёгочная гипертензия четвёртой степени, – сказал Брайерс. – Видимо, она у меня уже много лет, просто я о ней не знал. Когда я обратился к врачу из-за болей в груди и отдышки, и он нашёл причину, было уже поздно».
«Боже мой, – сказала Макензи. Озлобленность исчезла, и осталась только обеспокоенность. – И они