Прежде чем сдохнуть

Движимая этим бредом, я поехала в магазин «Твой дом», по–тратила там последние деньги на какую‑то дурацкую палатку, шампуры и спальник. С нулем на кредитной карточке и запасом наличности на пару подзарядок автомобиля я рванула по самому южному из Москвы шоссе (я понимала, что палатка – это довольно зябкое жилище, и поэтому мысли мои устремились к югу). Я мчалась по широкой Симферопольской трассе и прикидывала, где бы мне разбить свой аскетичный лагерь.

Вечерело, июньская жара спала и в воздухе разливалась прохладная истома. В открытое окно врывался ветер, в магнитоле орал старик Элис Купер. Настроение мое улучшалось.

Наверное, сын не зря намеревался сдать меня в психиатричку, потому что мысли мои из полного упадничества и самоуничижения довольно быстро вознеслись в какие‑то неадекватно заоблачные выси. Я уже видела себя живущей в землянке, в скиту, просто каким‑то Сергием Радонежским в юбке. Я предполагала, что буду врачевать и утешать наложением ладоней и силой скорби. Отпугивать волков силой взгляда и питаться запахом росы. В общем, довольно ярко бредила.

Отъехав километров 50 от Москвы, я свернула на второстепенную дорогу и сбросила скорость. Я кралась вдоль кудрявого клеверного луга, с интересом присматривалась к реденькой рощице и наконец затормозила у соснового леса. В бор «свиньей» врезалось широкое поле, щетинившееся низкорослой рожью. К опушке ныряла проселочная дорога. Она очерчивала поле по периметру, как будто удерживая его в рамках однажды обозначенных границ и не давая посевам наступать на территорию деревьев.

С некоторым страхом я скатилась вниз с асфальтовой дороги в пыльные, но хорошо утрамбованные колеи. Я поняла, почему мне всегда хотелось иметь большой джип типа «Гранд витара», «Раф 4» или «Пасфайндера». Очевидно, я всегда держала в подсознании такую возможность «бегства в пампасы». Джипа я так и не купила и поэтому сейчас довольно осторожно кралась на своем седанчике по коварной неокультуренной дороге. Отъехала метров 200 я остановилась. Вышла из машины и обнаружила под каждым деревом либо импровизированный туалет, либо столь же стихийную помойку, или черное костровище. По–жалуй, не подходящий антураж для обитания будущей Святой Софьи. Подавляя внутренний ужас и страх, покралась дальше.

В итоге я очутилась на довольно сносной полянке метрах в 700 от асфальтовой дороги и метрах в 50 от проселочной. Если смотреть со стороны трассы, то точка моей дислокации оказалась почти в левом верхнем углу прямоугольника ржи. По крайней мере, в сгущающихся сумерках она выглядела вполне пристойно, и из темноты на меня не наступали использованные пластиковые пакеты и шуршащие упаковки из‑под чипсов и сухариков. Я обошла поляну и обнаружила, что южная ее сторона переходит в небольшое болотце, из которого жалко торчат скрючившиеся малахольные березки. Я вообще заметила, что чем хуже и гаже земля – тем вероятнее, что оттуда будут торчать именно березки. Очень редко из вонючего болотца торчат сосенки или дубы. В этом смысле, конечно, симптоматично, что Россия традиционно считается березовым краем.

Как бы то ни было, я сочла поляну вполне годной для проживания будущей звезды духовно–эзотерического небосклона Софьи Булгаковой и начала разбивать свой бойскаутский лагерь.

Палатку я установила довольно ловко – все‑таки сказывалось детство, проведенное на турслетах. И даже уверенно сообразила костровище. Машинка моя смогла прокрасться к самой поляне, с трудом протискиваясь между тесно стоящими деревьями. Но все‑таки она была со мной.

Теперь можно было скомандовать себе «отставить суету» и спокойно предаться созерцательности. Я и скомандовала. Мозг, однако, отказывался выполнять команду и продолжал со скрипом ворочаться, как поврежденный после удара о слишком высокий бордюр картер, царапающийся о погнутую защиту.

Совсем стемнело. Рассмотреть что‑либо за пределами желтоватой ауры пылающих поленьев стало невозможно. Желанного покоя и умиротворения не наступало. Мне сделалось холодно и страшно. Я вскочила и в панике затоптала костер, опасаясь, что «на огонек» могут забрести лихие люди. В темноте залезла в палатку. Внутри нее звенели комары, пахло сыростью и поганками. Под резиновым днищем явственно чавкала мокрая земля.

Очевидно, болотце распространяло свое тлетворное влияние куда дальше, чем я предполагала. Я начала чесаться – и из‑за комаров, и на нервной почве. Мне стало реально страшно. Знакомые мне дыхательные техники не помогали расслабиться.

Лес сделался каким‑то чрезвычайно шумным. Все время похрустывали ломающиеся ветки, и мне мерещились шаги. Поднялся ветер, и казалось, что он нагибает кроны всех деревьев прямо к моей палатке. Они склонялись племенем людоедов над ее крышей и плотоядно шипели громким шепотом:

— Кыыышшшь! Ешшшь! Душшшшииыыы!