Прежде чем ты уснёшь

«Нет, — говорю я. — Дай мне поспать. — Я приподнимаюсь в кровати. Вижу в дверном проеме его тень. — Подожди немного, солнышко, я скоро встану», — прошу я. Сандер закрывает дверь и идет в гостиную.

«Нет» — первое слово, с которым я просыпаюсь.

Я не могу, у меня нет сил, оставьте меня в покое.И так каждое утро. Каждое утро я придумываю, что бы сделать, чтобы поспать еще немного. Не готовить завтрак, не вести Сандера в детский сад, не идти на работу, не встречаться с людьми. Можно сказать, что я заболела, можно выписать больничный, сказать Александру, что я больна, и попросить его позвонить на работу, чтобы их предупредить. Сегодня воскресенье. Можно сказать Александру, что я заболела. Вставай, Александр. Сандер уже проснулся.

«Нет» — первое слово, с которым я просыпаюсь. Как-то раз Сандер с огромным школьным ранцем за спиной один поднимался по лестнице. Мы живем на четвертом этаже, Александр высадил его у подъезда и поехал дальше. Он куда-то спешил, не знаю, куда. Я стою в дверях и жду Сандера. Он взбирается по лестнице со своим огромным ранцем. Он давно мечтал о таком, и хотя в школу он еще не ходит, мы подарили ему ранец на день рождения. Ранец голубой с розовыми росчерками наподобие граффити на крышке. Большой. Чуть ли не больше самого Сандера. Чего только Сандер туда не кладет. Я вышла из дверей, увидела, что голубой ранец стал забираться вверх по лестнице, и услышала: «Привет, мам!»

«Подожди, Сандер. Я тебе помогу, ранец тяжелый».

Сандер поднимался на четвертый этаж с ранцем за спиной. Он запыхался. Дыхание было частым, коротким и напряженным. Но он не устал: «Мам, я могу подняться еще на десять тысяч лестниц. Бывает бесконечная лестница, она самая длинная. Бесконечность — это больше миллиона».

Когда-то ты был совсем крошечным, ты лежал рядом со мной и спал. Я помню твою гладкую голову у себя под мышкой, свою руку у тебя на груди, стук твоего сердца. Как мне защитить тебя? Сердце бьется, ты дышишь, ты жив — это настоящее чудо, и мне так страшно за тебя.

Я боюсь тебя уронить. Я боюсь, что мои руки разомкнутся и ты упадешь. Боюсь, что ты разобьешься.

Ты для меня слишком мал и слишком велик.

«А теперь? — Сандер снова стоит в дверях. — Теперь вы проснулись?»

Александр! Александр!!! Почему ты не просыпаешься?

«Нет» — первое слово, с которым я открываю глаза.

Твоя проблема, Жюли, в том, что ты полный ноль. Ты ничто. Немного легче становится после того, как вырвет. Словно изгоняешь, смываешь, освобождаешься. Потом — усталость, пустота, онемение во всем теле — с этим уже можно жить дальше. В животе словно ворочаются несметные коконы бабочек. Каждое утро эти бабочки вылупляются из своих коконов, и пока это не произойдет, я не решаюсь подняться с кровати — мириады крохотных чужеродных крылышек бьются во мне.

Когда меня тошнит, я стою, наклонившись над унитазом, и часто представляю себе, что это бабочки вылетают у меня изо рта.

Наш договор — сначала я расскажу тебе свою тайну, потом ты мне свою — оказался неудачной идеей. Мы не были в расчете. Как-то раз я, стоя на коленях, мыла пол зеленым мылом. Мне помогал Сандер. Платье, руки, локти у меня были мокрыми. С меня капало. Прислонившись к стене, Александр смотрел на меня. Светило солнце. Александр смотрел на меня. «Шлюха», — вдруг прошептал он. Ни с того ни с сего. Едва слышно. Но я услышала его шепот, и он показался мне оглушительным, он исходил не только от Александра, но изо всех углов.

«Что? — Я отложила тряпку и повернулась к нему. — Что ты сказал?»

Александр посмотрел на меня, потом на Сандера. Сандер почти сразу почуял неладное, слов он не разобрал, но опасность чувствовал, и все его тельце напряглось, как у маленького зверька.

Александр улыбнулся, подмигнул нам:

«Как у вас здорово получается, — сказал он. — Вот это чистота! Пойду налью нам сока, а потом возьмусь за окна».

Сандер с облегчением улыбнулся. Мы снова взялись за пол, окунули тряпки в мыльную воду, и я показала Сандеру, как надо их выжимать, чтобы на полу не оставались лужи. Я обернулась. Александр все еще стоял, прислонившись к стене, и смотрел на меня. «Шлюха», — снова прошептал он беззвучно. На губах его застыла улыбка — на случай, если обернется Сандер.

Иногда, если Сандер был поблизости, мы говорили по-английски. Мы говорили о чем-то, употребляя чужие слова вместо слов, которые не осмеливались произнести на родном языке.

«О чем вы говорите? Почему ничего непонятно?» — спрашивал Сандер.