Президент и другие рассказы, миниатюры, стихотворения

Столы с богатыми тессинскими блюдами, а так же мерло и грюнер велтинером[8] должны быть накрыты в расчете на 12 персон, позднее во время прогулки надо будет подать к кофе этот огромный торт. К моему удивлению именно меня назначили доставить торт на борт и все время обслуживания велели быть под рукой у старшего официанта. Это было связано с большим вечерним банкетом, на подготовку к которому будут брошены все наличные силы, с другой стороны сыграло свою роль и то, что я мог худо-бедно объясниться на немецком, английском и французском.

Вы можете себе представить, что я почти не спал в эту ночь, и вы, вероятно, можете себе представить еще, как я на следующий день доставил динамит на судно. Этот торт был как бы двухэтажным, и кондитер написал на нем взбитыми сливками слова „Мир“ и „Локарно“. Торт уложили в большую жестяную коробку, которую закрыли на защелки, и когда я взял его на кухне, я прошел сначала с ним в свою комнату, открыл коробку и засунул бруски динамита как можно глубже в массу торта, так что оттуда высовывался только запальный шнур.

Потом я снова закрыл коробку и понес ее как некое чудовище кратчайшим путем вниз, где меня уже ждал главный официант. Так как помещение в корабельном салоне было очень тесным, он приглядел для него место под одним из сидений на нижней палубе, что имело свои преимущества, ибо тогда торт оставался в прохладе, как-никак была уже середина октября. Туда я его и поставил и стал вполуха выслушивать указания официанта по обслуживанию. Главное, я нащупывал спички в моем кармане. Я был готов вершить мировую историю.

Министры и высокие секретари один за другим, один за другим, — Чемберлен, Бриан, Штреземан, Лутер, Сциайола и как они там еще назывались — ничего не подозревая, вступили на борт корабля, который увлечет их в погибель, и их поприветствовал сам господин Лушер, затем корабль отчалил в направлении Луино и все они потянулись к своим бутербродам, блюдцам и ломтикам салями, зазвенели сдвигающиеся бокалы с белым вином, то и дело можно было слышать слово „Союз народов“. И вот тут случилось нечто неожиданное.

Вы можете понять, что я в ожидании того, что должно произойти, был весь на нервах, и тут я пролил на платье единственной даме на борту, леди Чемберлен, немного белого вина, что вызвало гневный взгляд моего старшего официанта, в то время как леди Чемберлен пристально посмотрела на меня и спросила: „Are you in love, young man!“[9]

И в этот момент мне вдруг стало ясно, что я действительно влюблен, а именно в Джульетту, дочь печатника, на которую я часто заглядывался, когда она нам, заговорщикам, приносила что-нибудь выпить и потом снова уходила, и я замечал, что я уже давно жду случая, чтобы встретиться с ней где-нибудь наедине, пригласить ее на прогулку, и я с этой мечтой не просто играл, но я горел ею, я мечтал поцеловать и обнять эту девушку, и тут я понял, что ни в коем случае не хочу войти в мировую историю, пока еще ни разу не погулял с девушкой, и к моему большому удивлению я сам услышал свой неожиданный ответ: „Yes, I am, Madame, and I beg your pardon.“[10]»

Здесь Эрнесто Тонини цепко схватился за поручни кресла, подался вперед из последних сил всем своим тщедушным телом, проникновенно посмотрел на нас и затем продолжил:

«И вот наступил момент, когда старший официант приказал мне принести торт, я прошел на нижнюю палубу и не нашел никакого другого способа себе помочь, как намеренно споткнуться на последней ступеньке трапа и выронить жестяную коробку с тортом, на котором было написано „Мир“ и „Локарно“, за борт в озеро, где он Медленно затонул.

Гнев старшего официанта не ведал границ, и месье Лушер тоже прошипел мне по-французски „идиот“ и „кретин“, и если бы не леди Чемберлен, которая положила руку мне на плечо и примирительно сказала: „He is in love, gentlemen — why don’t you love each other too?“[11] — я бы получил на месте немало оплеух.

Никогда больше я не краснел так, как в тот раз, и кто знает, была бы Германия принята в Народный совет, если бы не вопрос леди Чемберлен о влюбленности, и, таким образом, я все-таки немного повлиял на ход мировых событий. Естественно, эта история тотчас же распространилась повсюду, и все мои коллеги стали называть меня с этой поры только „Тортом“; и если бы леди Чемберлен не вступилась за меня перед директором отеля, меня бы несомненно вышвырнули оттуда.

Что было в этом торте, никто об этом не узнал никогда, но на следующий день я пришел к печатнику и сказал ему, что его динамит лежит на дне Лаго Маджоре в жестяной кухонной коробке и что следующее покушение пусть лучше совершает он сам, вместо того, чтобы поручать это такому болвану, как я, и что я больше не приду на его собрания и вообще больше не верю в коммунизм, потому что ради него надо убивать таких милых людей, как господин и леди Чемберлен, и еще при этом самому погибнуть.