Презирая дымы и грозы

— Понимаешь, — Борис Павлович с облегчением вздохнул и заговорил: — нам на заводе обещают отпускать уголь. А это топливо совсем не для печи. Да и хлеб в село теперь привозят, люди сами уже не пекут. Зачем она нам, печь? Только тепло из дома выдувает да место занимает.

— Правильно. Настало другое время, отставать от него нельзя. Ну что, малышка, растешь потихоньку? — обратился Алексей Яковлевич к племяннице и потянулся к свекле. — Ну-ка давай это сюда.

Маленькая Люба с основательной неспешностью отдала свеклу, облизалась и сложила ручки на груди, перебирая липкими от сока пальцами. С внимательным, вопросительным интересом посматривая на родственника. Дядя достал нечто в яркой обвертке, странными движениями пальцев снял ее, извлек на свет почти черный кусочек и протянул Любе.

— Ешь, это вкуснее, — с лучащейся оживленностью сказал он и стал ждать ее реакции.

Угощение оказалось твердым, каким-то расползающимся на языке и горьковатым. Его вкус девочке не понравился. Она скривила мордочку, высунула язык, выталкивая изо рта откушенное угощение. Протянув к дяде растопыренную руку, она невольно выронила шоколадную конфету и паучьими движениями пальчиков затребовала вернуть кусок свеклы, который отдала ему.

— Адяй! — в ее голосе прозвенела требовательность.

Окружающие дружно захохотали.

— А что? — сказал Борис Павлович. — Это нам привычнее. Да, доця?

— Дя, — согласилась девочка, ничем не смутившись, и принялась энергичнее доедать сельское лакомство, чтобы у нее его больше не отобрали.

У Прасковьи Яковлевны, подошедшей вытереть от шоколада руки и мордочку дочери, глаза светились нежностью и счастьем.