Презирая дымы и грозы

Но вот настал 1928 год, и вокруг Ефросиньи Алексеевны закрутились перемены, посыпались как горох. Летом, накрыв кровлей выстроенную кое-как из вальков времянку, от нее, три года как овдовевшей, съехали дети и зажили отдельными заботами. Осталась она совсем одна в пустом доме. Без шумной молодой семьи затосковала — что-то значило-таки сразу лишиться троих шумных внуков, — ходила по пустым углам, не находя себе применения. Получилось, что в короткое время бедная Ефросинья Алексеевна стала никому не нужной.

Конечно, она испугалась — ибо никогда не оставалась без мужской поддержки, вообще без стороннего участия. Первое время ее опорой был брат, а потом муж. Что же теперь делать? Как жить, оставшись на собственном попечении? Иногда она еще работала по родовспоможению и зарабатывала на кусок хлеба, но силы ее, конечно, таяли.

И тут случилась счастливая оказия, возможность избежать одиночества.

Якову Алексеевичу, застрявшему в своей медленной стройке из-за ограниченности в средствах, подвернулся почти готовый дом, недостроенный, в котором тем не менее можно было жить. Дом стоял на улице Степной, где местный архитектор строил его для себя. Но теперь он уезжал в город, на более выгодную должность, и дом продавал.

Улица Степная — это было рядом с его родителями! Очень удобно! Яков Алексеевич закрутился юлой — денег на покупку дома не хватало, а упускать его не хотелось. Что было делать? Тут умненькая Ефросинья Алексеевна и подоспела со своим планом:

— Забирайте меня к себе, — предложила зятю, — а хату мою продайте. Мне одной она, такая большая, не нужна. А вам деньги пригодятся в возмещение моего содержания.

— Да мы с дорогой душой! — обрадовался Яков Алексеевич. — Как, Липа, заберем маму к себе?

— Не о том речь, Яша, — бесстрастно сказала строгая на выявление эмоций Лампия Пантелеевна. — Я думаю, хватит ли денег, взятых за хату, на покупку того дома...

— Так еще и свою времянку продайте! — сказала Ефросинья Алексеевна. — Тогда хватит.

— Да кому она нужна, недостроенная… — засомневался зять. — Тут многое до ума не доведено…

— А ты приложи к времянке часть строительных материалов. Они-то тебе не пригодятся теперь. Лес, немного кирпича, например, — развивала свою идею Ефросинья Алексеевна. — Да сад посади, дорожки посыпь песком. Тебя ли учить?!

— Сад! — воскликнул обрадованно Яков Алексеевич. — Это да, сработает! Ну, мама, что бы мы без вас делали?!

Так они и поступили, и — о, чудо! — оба объекта быстро и хорошо продались. Уже к осени 1928 года семья вместе с Ефросинией Алексеевной переехала в новый просторный дом.

Такова была предыстория вопроса.

Теперь, когда умерла Ефросинья Алексеевна, ее дочки пришли за своим наследством — они требовали от Прасковьи Яковлевны выселиться отсюда и отдать дом им. Та опешила!

— Какое отношение вы к нему имеете? — спросила неласково. — Его купил мой отец.

— Да, но на деньги нашей матери!

— Дом записан на Якова Алексеевича, — напомнила теткам Прасковья Яковлевна. — А если тут и есть бабушкина доля, так и моя мать была ее дочерью. И потом бабушка много лет жила у нас, уже не работая… Мы ее содержали.

Тетки упорствовали, требовали своего, ярились и чуть ли не хватались за ее вещи, чтобы выбросить на улицу. Страсти опасно накалялись. Прасковья Яковлевна смотрела на теток, как на сумасшедших, не узнавая их.

Она представила, что с нею может быть. Допустим, она тут все бросит и уедет к мужу в Симферополь. Как-нибудь там найдет квартиру, работу и сможет себя содержать, но как быть с Шурой, у которой тут есть прабабушка, бабушка, двоюродные бабушки, дядья и тетки? С кем ее там оставлять, если нельзя будет брать с собой? А Петр и Алексей! Куда они вернутся с военных дорог?

Последнее больше всего убедило ее в том, что теткам нельзя уступать, что она вправе владеть этим домом на равных долях с братьями.

— Собирайте родню! — в конце концов, сказала Прасковья Яковлевна. — Послезавтра на большом совете решим, кто прав.

Встретились в условленный день все в той же теплой кухне у Прасковьи Яковлевны. Тетки с собой никого не привели. Может, на свой авторитет понадеялись или на весомость аргументов, а может, другие родственники отказались их поддерживать в данном вопросе — неясно было. Но на расширенное собрание они опять пришли вдвоем. А со стороны Прасковьи Яковлевны присутствовали: бабушка по отцу Ирина Семеновна и родная сестра отца Елена Алексеевна.

По всем правилам настоящих собраний Прасковья Яковлевна говорила первой, изложила суть спора.

— Так, тетушки, я излагаю ваши претензии? — в конце спросила она.

— Так, — согласились те.

Тут встала Елена Алексеевна, нервно сняла платок с головы, положила на плечи и, двумя пальцами промокнув уголки губ, тихо заговорила: