Презрение Лорда

Когда Кавинант приблизился, его поразила отрешенность старика — нищие и фанатики, святые и пророки апокалипсиса дисгармонировали с этой улицей, залитой солнцем, нахмуренный приниженный взгляд каменных колонн не допускал подобной доисторической экзальтации. И горстки пожертвованных ему монет не хватило бы даже на скудный обед. Кавинант вдруг ощутил внезапную острую боль сострадания. Почти против своей воли он остановился перед стариком.

Нищий не шевельнулся, не прервал своего созерцания солнца, однако голос его изменился, и среди невнятного бормотания раздалось одно ясное слово:

— Дай.

Этот приказ, казалось, относился непосредственно к Кавинанту. Словно по команде, он снова опустил взгляд на чашу. Однако требование, попытка принуждения вызвали в нем новый приступ гнева.

— Я ничего тебе не должен! — тихо огрызнулся он.

Прежде чем он отошел, старик заговорил снова:

— Я предупреждал тебя.

Эти слова неожиданно подействовали на Кавинанта, как внутреннее озарение, как интуитивное суммирование всех переживаний, испытанных им в прошлом году. И решение мгновенно пробилось сквозь гнев. С перекошенным лицом он стянул с пальца обручальное кольцо.

До этого Томас никогда не снимал кольца; несмотря на развод и безжалостное молчание Джоан он продолжал носить его. Кольцо было как бы изобретением его самого. Оно напоминало ему, где он был прежде и где он теперь, о разбитых надеждах, утраченной дружбе, о беспомощности и его исчезающей человечности.

Теперь он сорвал его с левой руки и бросил в чашу.

— Это стоит больше, чем несколько монет, — сказал он и, спотыкаясь, побрел прочь.

— Подожди.

В этом слове прозвучала такая властность, что Кавинант снова остановился. Он стоял, не шевелясь, усмиряя свою ярость, и вдруг почувствовал, что старик взял его за руку. Тогда он повернулся и посмотрел в бледно-голубые глаза, такие пустые, будто они все еще разглядывали таинственный огонь солнца. Старик буквально излучал невиданную силу.

Внезапное чувство опасности, чувство близости к вещам, недоступным его пониманию, встревожило Кавинанта. Но он только отмахнулся от этого.

— Не прикасайся ко мне. Я прокаженный!

Отсутствующий взгляд, казалось, даже не задевал его, словно Томаса здесь не было или глаза старика были незрячими; однако голос нищего был ясен и тверд:

— На тебе проклятие, сын мой.

Кавинант ответил, облизнув губы:

— Нет, старик. Это нормально, таковы уж люди. Пустышки.

И, словно ссылаясь на закон проказы, он добавил про себя:

«Поверхностность — отличительная черта жизни».

Вслух же он продолжал:

— Такова жизнь. Просто я придаю меньшее значение всяким пустякам, чем большинство людей.

— Такой молодой и уже такой несчастный!

Кавинант давно уже не встречал участия, и поэтому нечто, похожее на его проявление, оказало на него сильнейшее воздействие. Гнев отступил, хотя в горле так и остался комок, делая голос сдавленным и приглушенным.

— Идем, старик, — сказал Кавинант. — Не мы сотворили мир. Все, что нам остается, — это жить в нем. Все мы в одной лодке, так или иначе.

— Разве не мы?

Но, не дождавшись ответа, нищий снова принялся бормотать свой таинственные слова. Он удерживал Кавинанта, пока в пении не наступила пауза. Тогда в его голосе появилось нечто новое — агрессивный тон, который был направлен на неожиданную уязвимостью Кавинанта.

— Почему бы не покончить с собой?

В груди Кавинанта возникло такое чувство, словно на нее надавили, а сердце сжало спазмом. Голубые глаза излучали какую-то необъяснимую опасность. Томаса охватила тревога. Он хотел оторвать взгляд от старческого лица, провести процедуру ВНК, чтобы убедиться, что все в порядке, но не мог этого сделать; пустой взгляд удерживал его. Наконец он сказал:

— Это слишком легко.

На этот ответ не последовало возражений, но все же тревога росла. По принуждению воли старика он стоял над пропастью своего будущего и смотрел вниз, на вечные муки, которые мыслились и множились там. Он вспоминал разные варианты смерти прокаженных. Но такие мысли придавали ему силы. Это было подобно пробному камню дружеских отношений в фантастической ситуации; и такое чувство снова опустило его на знакомую почву. Он почувствовал, что может отвернуться от собственного страха, чтобы сказать:

— Послушай, могу я для тебя что-нибудь сделать? Еда? Место для ночлега? Я могу поделиться с тобой всем, что у меня есть.

Глаза старика внезапно утратили опасный оттенок, словно Кавинант произнес какой-то решающий пароль.

— Ты уже и так сделал чересчур много. Такие подарки я возвращаю тем, кто их жертвует.

Он протянул чашу Кавинанту.

— Возьми кольцо обратно. Будь истинным. Не надо сдаваться!

Повелительный тон теперь исчез. Вместо него Кавинанту слышалась мягкая просьба. Он колебался, размышляя над тем, какое отношение может иметь к нему этот старик. Но надо было что-то ответить. Он взял кольцо и снова надел его на левую руку. Потом сказал:

— Все рано или поздно сдаются. Но я собираюсь выжить и жить так долго, сколько смогу.