Презумпция лжи

Поэтому, если какое-то такое слово и полвека спустя всё по-прежнему используется в живом литературном языке, то это значит, что во время, когда оно создавалось, его смысловое наполнение было образовано за счёт реально совместимых элементов, всем действительно хорошо знакомых и понятных.

Ну вот в 1995 г. самый серьёзный по всеобщему признанию биограф Яна Флеминга Эндрю Лисетт (Andrew Lycett), рассказывая об одной из первых пародий на романы об агенте 007, написал:

Сюжет (пародии) выстроен на предпосылке, что шпионы чуть не все до единого гомосексуалисты, и потому, чтобы проникнуть, не привлекая к себе внимания, в среду Гоминтерна и найти там главного предателя… Бонду пришлось попробовать себя в роли травести.

В 2007 г., в американском журнале CounterPunch в названии одной из статей фигурировал вопрос: «…а не правит ли в США тайный Гоминтерн?»

Наконец, уже совсем недавно, в 2009 г., в бесспорно респектабельной The Time да к тому же ещё и в её литературном приложении опубликована статья, посвящённая знаменитому среди лондонских интеллектуалов декану одного из оксфордских колледжей. В статье говорилось:

По воспоминаниям его друзей в Оксфорде и Кембридже Maurice Bowre был центральной фигурой знаменитой и выдающейся гомосексуальной Мафии 1920-1930-х годов… Впоследствии многие члены «Гоминтерна» успешно переженились…

Так что можно смело утверждать, что в момент словотворчества, на рубеже то ли 1940-х, то ли 1950-х гг. компоненты, из которых получилось слово Гоминтерн — гомосексуалисты / тайные агенты / Коминтерна (III Коммунистического интернационала) — в восприятии современников сочетались между собой по смыслу бесспорно и безупречно.

Поэтому и напрашивается сам собой простой и очевидный вариант перевода — гоминтерн.[137] Но меня он тем не менее именно в этой моей повести никак не устраивает. Потому что без такого развёрнутого примечания переводчика, само по себе слово гоминтерн у подавляющего большинства сегодняшних читателей, особенно у поколений, что помоложе, никакой ассоциации с «агентами Коминтерна» не вызовет.

Или точнее: невнятная ассоциация с какой-нибудь абстрактной интернациональной «агентурой» может быть ещё и появится; а вот ассоциация с реальными историческими агентами именно Коминтерна, с середины 1930-х гг. и чуть не до конца войны вдруг буквально заполонившими сердце английского истэблишмента — Оксбридж[138] и британские спецслужбы — такая ассоциация не возникнет точно. Значит — заложенный в оригинал смысловой ряд и, главное для моей повести, его правильный исторический контекст читатель без подсказки, просто из слова гоминтерн уловить не сможет.

Есть ли какое-то другое русское слово, которое ясно обозначило бы в восприятии современного читателя этот предвоенный «фактор Коминтерна» в жизни Оксбриджа и британских спецслужб? Не уверен; мне, во всяком случае, ни найти его, ни придумать взамен своё так и не удалось.

                                     * * *

ЕСЛИ не считать работу Муры в Международном ПЕН-Клубе, то самый продолжительный и значимый период в её профессиональной жизни — это годы, проведённые ею в редакции литературно-публицистического журнала La France libre («Свободная Франция»). Его с 1940 по 1945 г. издавала в Лондоне т. н. группа Лабарта, и в нём печатался весь тогдашний цвет французской и европейской творческой интеллигенции.

^{___________________}

André Labarthe (1902–1967). Во второй половине 1930-х гг. входил в команду левого политического деятеля Пьера Кота (Pierre Col; в 1936–1938 гг. министр авиации в составе правительства Народного фронта; после войны — член руководства Всемирного совета мира и в 1953 г. лауреат Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами»).