Презумпция лжи

Исходя из самих перечисленных тезисов, можно предположить, что «Они», «финансовый Интернационал»,[167] видимо, действительно в немалой степени, так или иначе контролировали и российские революции 1917 года, и III Коминтерн, и что, соответственно, они имели среди ведущих революционеров и интернационалистов своих исполнителей (агентов).

Ничего особо невероятного в таком предположении нет: после разгрома настоящего Коминтерна в 1936-1937 гг. Вилли Мюнценберг — первый секретарь Исполкома Коммунистического интернационала молодёжи (КИМ), создатель и первый руководитель Межрабпома и генеральный секретарь им же созданной Антиимпериалистической лиги — обосновался в парижском особняке международного банкира Улофа Ашберга — ранее делового партнёра тогда уже покойного Леонида Красина и там регулярно, не скрываясь, принимал офицеров британских и французских спецслужб, подолгу беседовал с ними. (На языке нынешних контрразведчиков процедура такого рода называется «дебрифингом»; после стольких лет работы агента она запросто может длиться многие месяцы.)

Далее можно предположить, что в таком случае для обеспечения неподдающейся разоблачению связи между «Ними» и их супер-агентами (вождями революций и Коминтерна) должны были быть очень особые, и к тому же не просто доверенные, а совершенно доверенные курьеры. Кроме того, поскольку ог надёжности этой связи зависел поставленный тогда на карту гигантский куш (ведь мировая революция, строительство целого Нового мира), «фельдъегери и буферы» у сторон могли быть только исключительно у каждой свои, засекреченные даже от своих же спецслужб.

Пытаясь разобраться в биографии одного из таких возможных курьеров (Эрнста Генри), я и «наткнулся» на Муру и на «Железную женщину» и, изрядно покопавшись, предположил, что Мура тоже могла быть таким совершенно особым курьером, но не со стороны «вождей» в Москве или в Берлине, а со стороны кого-то из «Них». Уж слишком высок был ей в Лондоне почёт среди «своих»; всю жизнь и даже после смерти. И защищали её от посягательств недобросовестных «биографов» именно так, как только спецслужбы умеют защищать «своих». (Именно ценность Муры — с точки зрения определённого круга посвящённых большевиков как канала прямой конфиденциальной связи с сильными мира сего в Лондоне вполне может объяснять её кажущуюся кому-то странной неприкосновенность в революционных Питере и Москве.)

Да и потом ведь оба работодателя Брюса Локкарта, главные потребители добываемой им информации в период 1920–1939 гг. — сначала лорд Милнер и затем барон Бивербрук — это «Они» по определению. То же Морис Бэринг. Не то же, но где-то очень близко, всего лишь ступенькой ниже — Дафф Купер с его другом Уинстоном Черчиллем. Герберт Уэллс вряд ли был сам один из «Них», но тоже наверняка входил в круг самых приближённых активистов (иначе ведь не понять, чем ещё он просто собственной персоной мог бы быть опасен национальному суверенному государству, коим являлась Британская империя).

Наконец, пытаясь по ходу дела как следует разобраться в бесконечных берберовских загадках, прочитал о её близких и дружеских отношениях с Керенским и её книгу о масонах. Тогда-то и оформилось уже окончательно представление о симпатиях и антипатиях Берберовой (проявившихся, например, в гневной реплике в защиту масонов на творческом вечере в МАИ), и возникла благодаря ему уже сама догадка как таковая.

По Раковскому «Они» сначала использовали масонов в своих революционных интересах и предприятиях, а затем руками большевиков (тех самых — настоящих, благоприятных?) грубо, бессовестно и неблагодарно отправили масонов в дальний чулан Истории. Значит, любой, кто симпатизировал масонам, за эдакое коварство имел к «Ним» претензию. Чем сильнее симпатия — тем больше должна была быть претензия.

Но если при этом собственное благосостояние зависит от «Их» благоволения — как это чаще всего и случается в жизни устроившихся на новом месте политических эмигрантов-литераторов — то какой бы страстной та претензия ни была, публично «возмущённо выпучивать очи» по её поводу запрещают даже не одно, а сразу два правила — одно, «неписаное» уже обсуждено подробно выше, второе самоочевидно: собакам вообще нельзя кусать руку кормящего (они и не кусают).

Зато, если Нина Берберова в процессе розысков о судьбах масонов так же, как и я, «наткнулась» на свою старую знакомую Муру или, в отличие от меня, каким-нибудь ещё образом от людей своего круга в строго конфиденциальном порядке разузнала поподробнее, каким на самом деле курьером (фельдъегерем, агентом, буфером) и, главное, у кого из «Них» Мура в своей жизни побывала — то вот тогда и могла, по-моему, Нина Николаевна Берберова излить на Муру всю свою годами копившуюся вдали от «Их» взглядов желчь и написать именно такой roman à clef, какой у неё и получился. Просто потому, что, говоря словами Дартаньяна, оскорбляя лошадь, ты оскорбляешь хозяина. Так что хоть так большевикам досадить…

^{___________________}