Презумпция лжи

В Океании государственное учение именуется ангсоцем, в Евразии — необольшевизмом, а в Остазии его называют китайским словом… «культ смерти»… На самом деле эти три идеологии почти неразличимы, а общественные системы, на них основанные, неразличимы совсем. Везде та же пирамидальная структура, тот же культ полубога-вождя, та же экономика, живущая постоянной войной и для войны.

То, что действующая в Океании государственная идеология тоталитаризма вообще не является продуктом заимствования или насильственного насаждения чужой идеологии, в романе тоже сказано буквально:

Неизвестно, сколько правды в этих сказаниях и сколько вымысла. Уинстон не мог вспомнить даже, когда появилась сама партия. Кажется, слова «ангсоц» он тоже не слышал до 1960 года, хотя возможно, что в староязычной форме — ««английский социализм» — оно имело хождение и раньше. Всё растворяется в тумане.

Каков смысл этой конкретно идеологии —  английского социализма, ставшего на новоязе ангсоцем — Оруэлл в романе разъяснил более, чем подробно и буквально: в двух длинных главах из книги в книге, которые успел прочесть Уинстон Смит, и в которых как раз и изложена суть ангсоца или, по-старому, английского социализма.

То, что изложено в этих двух главах, историки и литературоведы сегодня считают — спорят, точнее, поскольку никак не могут окончательно решить — либо переиначенным изложением одного из трактатов Льва Троцкого об извращении коммунистической идеи сталинским режимом, либо пересказом постулатов из двух книг Джеймса Бернхема, одна из которых — как раз «Революция менеджеров».

Портрет автора книги в книге — Эммануэля Голдстейна сам Оруэлл нарисовал предельно буквальный:

…отступник и ренегат, когда-то, давным-давно… был одним из руководителей партии, почти равным самому Старшему Брату, а потом встал на путь контрреволюции… Из его теорий произрастали все дальнейшие преступления против партии, все вредительства, предательства, ереси, уклоны. Неведомо где он все еще жил и ковал крамолу, возможно, за морем, под защитой своих иностранных хозяев… Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка — умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние.

Любому, кто не видел поздних фотографий Льва Троцкого, достаточно отыскать пару-тройку из них и поглядеть на изображение чуть дольше обычного; а почему Оруэлл так ополчился на Троцкого: «Необъяснимо отталкивающее лицо… было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе… напоминал овцу… в голосе слышалось блеяние…»? — я ещё попытаюсь позднее объяснить.

ИЗ всех перечисленных подсказок, предложенных самим Оруэллом в романе и позволяющих определить, о ком и о чём этот роман, вытекают три очень важных вопроса, на которые, к сожалению, сам Оруэлл прямых ответов уже не дал.

Первый: почему, невзирая на очевидное сходство вымышленного Эммануэля Голдстейна с реальным Львом Троцким, историки всё никак не могут решить: его трактат о сталинской диктатуре воспроизвёл Оруэлл в своём романе или же всё-таки труды Джеймса Бернхема о международных менеджерах?

Второй: почему потенциально столь чреватую тоталитаризмом суть английского социализма Оруэлл видит в трудах не то советского коммуниста Троцкого, толкующего о советских же реалиях коммунизма, не то американского политолога Бернхема, рассуждающего о менеджерах вообще во всём глобальном мире монополий?