Презумпция невиновности

— Да-а, — протянул Иван Тимофеевич. — Особой разговорчивостью он не отличался, как и его отец Семен. Того, бывало, спросишь: «Чего молчишь? Скажи свое мнение!» — «А чего говорить? Работать надо...» Его Мария, когда Семен еще ухаживал за ней, смеялась: «Третий вечер молча сидим на скамейке!»

...Иван Тимофеевич Бобров, тогда восемнадцатилетний парень, появился в нашем Мосточном осенью двадцать девятого года. В селе на базе начальных классов как раз создавалась школа крестьянской молодежи (ШКМ). Требовались учителя, а за плечами Ивана Тимофеевича было два курса педучилища. Вот он и прижился в селе, стал работать учителем младших классов в школе. Подружился с моим отцом и молчуном Семеном Благовещенским, верховодившими тогда сельской комсомолией.

В тридцать восьмом, когда мне не исполнилось еще и полгода, отца арестовали. Вскоре «черный ворон» прикатил и за Иваном Тимофеевичем: выяснилось, что он был сыном раскулаченного и сосланного на Соловки середняка Боброва из-под Могилева. Отец и учитель Бобров вернулись в село только в сорок пятом. Оба успели вдоволь нахлебаться не только лагерной бурды, но и военного лиха — оба прошли штрафные батальоны, кровью искупили свою «вину» перед народом и государством.

Школа к тому времени была преобразована в семилетку, и на следующий год мы с Валькой пошли в первый класс. И первым нашим учителем был Иван Тимофеевич...

В сорок седьмом во время вспашки заброшенного за годы войны участка поля на мине подорвались родители Вальки и он остался круглым сиротой. Иван Тимофеевич, уже сам к тому времени вдовец, привел Вальку в свой дом, усыновил его. А вскоре и я сам оказался без отца и матери...

Эх, Валька, Валька! Много общего, дружище, было в нашей нелегкой судьбе, как, впрочем, и у всего нашего поколения. Что же тебя толкнуло на этот отчаянный шаг?..

Машка неторопливо трусила по затянутому слоем подсохшей грязи асфальту. Тянулись по сторонам серые поля. Кое-где в низинах еще белели остатки снега, но почки на придорожных кустах и деревьях уже набухли и ждали своего часа, чтобы взорваться, выбросить клейкие молодые листочки. Пригревало солнце. Дрожало впереди над лугом зыбкое марево. Звенел невидимый в вышине жаворонок, откуда-то доносился приглушенный рокот мотора трактора. По земле уверенно шагала весна. Последняя весна в Валькиной жизни.

2

— Ну, вот и кончилась цивилизация, — оторвал меня от горестных мыслей голос Ивана Тимофеевича. — Тпру, Машка! Надевай сапоги, пройдем малость пешком: лошадь по такой грязи двух седоков не потащит.

Я огляделся. Справа от нас за деревьями виднелась колокольня Радченской церкви, по склону холма и в низине словно кто-то щедрой рукой рассыпал приземистые хаты с серыми палисадниками и жердяными заборами.

Асфальт обрывался на краю пологой впадины. Я натянул сапоги. Иван Тимофеевич критически оглядел меня и подергал вожжи:

— Но-о, Машка, пошла! Через пару километров дорога будет лучше.

Лошадь, напрягаясь, с трудом тянула утопавшую почти по ступицы колес в грязи телегу. Мы шагали рядом, тоже с трудом выдирая из липкой грязи сапоги.

— Что нового в деревне, Иван Тимофеевич? Без малого семь лет не был...

— Это мы доподлинно знаем, сколько лет ты не был в отчем краю. Шесть лет, девять месяцев и три дня, — едко усмехнулся старый учитель, и от этой усмешки мне стало не по себе. Поправляя кепку, из-под руки косо взглянул на меня. — Почему же не приезжал навестить дедовские и родительские могилы? Да и мне, старику, была бы отрада. Отпуск-то тебе ведь каждый год полагается, а? Все больше по курортам ездишь?

— Не совсем так, — смутился я. — Представьте, за годы службы только однажды довелось побывать в санатории. Все больше ездили к престарелым, больным родителям жены, в прошлом году их похоронили. Да и отпуск уже давно не доводилось полностью отгулять — отзывают или сам выхожу досрочно. Работы много...

— Оно, конечно, хватает работы для начальника уголовного розыска области, понимаю, — смягчился Иван Тимофеевич. — А что касается деревни, то захирела она окончательно. Когда-то было Мосточное селом в четыре сотни домов, а сейчас три десятка старух и стариков в нем свой век доживают. И надо признать, в ужасающем положении доживают. Магазин давно ликвидировали, автолавка бывает от случая к случаю. Сотки вспахать, лошадь у председателя не допросишься. Вот Машка нас и выручает. Три года назад купил ее, а потом и не рад был: местные и районные начальники усмотрели в этом приобретении криминал, чуть было уголовное дело на меня не завели, пытались конфисковать лошадь. Спасибо, Валентин через областное начальство отстоял Машку. Как же без лошади в деревне прожить? Посеять, убрать, дровами, продуктами запастись — разве обойдешься без лошади? Люди прямо-таки молятся на Машку...

Некоторое время шли молча. Потом Иван Тимофеевич опять заговорил: