В магазине шла ревизия. Торговый зал был завален коробками с обувью, рулонами тканей, на стульях и на прилавке лежала одежда, возле стен громоздились ящики с крупой и макаронами.
Я отозвал в сторонку продавщицу Марию Тарасюк, спросил:
— Кто из вас — вы или Сикорская — работали позавчера в продуктовом отделе?
— Я. А в чем дело? — насторожилась Тарасюк.
— Где мы сможем поговорить?
— Идемте в конторку, — Тарасюк пропустила меня за прилавок, толкнула ведущую в складское помещение дверь: — Сюда, пожалуйста. Осторожнее, не зацепитесь за ящики.
В маленькой, тесной комнатушке я достал из портфеля бланк протокола допроса свидетеля, сказал:
— У меня мало времени, поэтому перейдем сразу к делу. Но я обязан вас предупредить, что от правдивости вашего ответа зависит судьба человека. Я уже не говорю об уголовной ответственности за ложные показания...
— Вы так строго говорите, что я начинаю бояться, — заявила Тарасюк. Я видел: она и в самом деле волнуется.
— Вопрос у меня к вам один: отпускали ли вы вчера после 19 часов покупателям водку и кому именно?
— Нет, не отпускала, — с готовностью ответила продавщица. — Что я — враг себе, не знаю последнего законодательства об усилении борьбы с пьянством?
— Не спешите, подумайте. Разница между наказанием за нарушение правил торговли спиртными напитками и тем, которое грозит человеку, купившему вчера у вас бутылку водки, очень и очень большая. Подумайте над этим, Мария...
— А чего мне думать? — прервала она меня. — Водки после семи мы не продаем. Зачем нам из-за кого-то неприятности?
— Хорошо. Вот вам протокол допроса. Ответ на мой вопрос напишите своей рукой.
— Ну что ж, — прочитав написанное продавщицей, сказал я. — И на этом спасибо. До свидания.
— Садитесь, Натаров, — кивнул я на стул и тут же резко сказал: — Не могли вы в тот день выпивать с Глушаковым! Вот, не угодно ли взглянуть на эту справку?
«Глушаков Я. И. с 30 августа по 17 сентября с. г. находился в служебной командировке в г. Гомеле. Директор автобазы Семенчук».
— Обратите внимание, — продолжал я, — к справке прилагаются путевой лист, товарно-транспортная накладная и командировочное удостоверение на имя Глушакова.
Натаров внимательно прочитал бумаги и недоуменно пожал плечами, сказал:
— Возможно, я дату спутал.
— Нет, гражданин Натаров, вы не дату спутали! Вы просто переборщили, подбросив нам анонимку! На дураков, видно, рассчитывали.
Натаров опустил глаза, промямлил:
— Не писал я ее...
— Можем назначить графическую экспертизу.
— Не надо, — вздохнул Натаров. — Сам расскажу... честно. Из-за Нюрки все это. Увел от меня ее Яшка... А нож, так и в самом деле я видел его у Яшки...
— Выпивку приплели для убедительности, — добавил я. Натаров согласно кивнул. Я продолжал: — Иначе как объяснить, при каких обстоятельствах видел у Глушакова нож? Не скажешь же, что лазил в кабину машины Глушакова и украл финку!
— Какую финку? Не брал...
— Ту самую, которую обнаружили возле магазина.
— Не брал я ее! Не брал! Что вы мне пришиваете?!
— Спокойно, гражданин Натаров! Поберегите нервы, они вам еще пригодятся. Вы сами себя в эту историю втянули. И мы еще посмотрим, как поступить с вами. Кому вы передали нож Глушакова?
— Никакого ножа я не брал и никому не передавал!
— Хватит, Натаров! Я спрашиваю у вас, где нож?
— Я не брал...
— Прекратите врать! Неделю назад этот нож ваш сын приносил в школу, показывал приятелям. У меня нет времени возиться с вами. Работы и без того хватает. Спрашиваю последний раз: кому вы передали украденный вами из машины Глушакова нож?
— Продал, — выдавил из себя Натаров. — За три рубля продал какому-то человеку, я его не знаю...
— Опять врете! Кому продали нож? Ну!
— Петром того мужика зовут, фамилии не знаю, с места мне не сойти!
— Где живет, работает?
— Живет на улице Авангардной, в самом ее конце, в халупе. Рядом, возле забора, большая береза растет... — Натаров поднял на меня глаза, спросил: — А что теперь со мной будет?
— Не беспокойтесь, в тюрьму не посадим, но на работу соответствующую бумагу направим. Пусть товарищи по-должному оценят ваш поступок и воздадут по заслугам.
Натаров ушел. В кабинете вдруг стало душно. Я распахнул створку окна. Во дворе сгущались сумерки. С улицы доносились обрывки разговора, шорох ног прохожих. Город жил своей обычной жизнью, и ему не было никакого дела до спирали поиска, которая растянулась до предела и пока не желала сужаться.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул я.