Презумпция виновности (СИ)

— Не неплохим, а очень хорошим и талантливым, — эта часть истории ему была знакома, поэтому Димка попытался поторопить, чтобы быстрее дойти до интересующей его части. — Я тоже покопался.

— Делать тебе больше нечего… — почему-то такое вмешательство не особо её разозлило. Может, потому что почти все мысли были о скорой встрече с мужем. А может, уже просто привыкла к обаянию астаховской беспардонности. — Когда начался весь этот ужас с погромами и "добровольным" выселением русских, его вместе с другими сотрудниками того НИИ не то, чтобы взяли в заложники, но что-то к этому очень близкое.

— Ну, если учесть, что он был заместителем руководителя… Вы с матерью тоже были там?

— Нет. Семьи не тронули. Поначалу. А когда начали трогать, мама решила обезопасить меня, отправив из страны. Она была классным руководителем у Людмилы — старшей дочери Маркевичей. Как она уговорила их, не знаю, но они согласились вывезти меня под видом своего умершего ребенка.

— Им за это хорошо заплатили, — Димка на неё принципиально не смотрел, чтобы не спугнуть настолько редкий момент откровенности.

— Да, это так, — Соня на минуту замолчала. — Все эти события начались в середине мая, отца забрали почти сразу. Меня вывезли числа двадцать третьего, точно не помню, это со слов сестры. А двадцать пятого, прямо во время торжественной линейки, в школе, где работала мама, начался пожар. То ли поджог, то ли неисправная проводка… Суть в том, что детей эвакуировать успели, а она и ещё двое учителей задохнулись в дыму.

— Блиииин… — вот этого он не знал. — Извини.

— Отца отпустили больше, чем через неделю после этого, и на следующий день депортировали из страны. О смерти жены он знал, а вот дочь значилась пропавшей без вести. Скорее всего, мама никак не смогла предупредить, с кем и куда меня отправила.

— Он искал тебя, — Димка сбросил скорость, а потом и вовсе остановился, припарковавшись недалеко от офиса.

— Да. Обычно пропавшего без вести признают умершим, максимум, через пять лет. С Полиной Берсеньевой это произошло в июне двухтысячного, отец восемь лет верил, что я жива.

Хотя в машине было тепло, Соня поежилась. Рассказывая это, она не чувствовала себя той девочкой, да и вообще — история была, без сомнения, грустной и раздражающе-нелепой в своей правдивости. В те времена в бывших братских республиках и не такое происходило. И не ей кого-то винить, пусть и необъявленная и никем не признанная, но это была гражданская война. Незаметная, но оттого не менее страшная.

Она искренне сочувствовала людям, которые через это прошли, но так и не смогла осознать себя тем ребенком. Слишком была маленькой, а может, детская психика пыталась защитить от этих воспоминаний, поэтому и лица родителей почти не помнила. Да и вообще, все, что было до переезда в Россию, как покрыто туманом. Вроде, что-то начинала припоминать, а потом снова все заволакивало и ничего не получалось.

Но суть в другом — Соня три дня не только пробыла в городе, где сейчас жил её отец, но и пару раз приближалась на такое расстояние, как в эту минуту между ней и Димкой. Но так и не смогла ощутить ничего. Почему-то отцом воспринимался только Андрей Маркевич. Плохим или хорошим — неважно, но к Игорю Владимировичу не испытывала вообще ничего. И очень сомневалась, что сможет когда-нибудь назвать его папой.

— Ты так и не ответила на вопрос, — Димка смотрела, как Софья рассеянно теребит ручку сумки, но ни нервозности, ни расстройства в этом не замечал. Странно, другая бы рыдала, рассказывая это, а она так спокойна…

— Понимаешь, у него есть другая семья. Жена, сын-пятиклассник. Я верю, что он любил Полину, но я уже не она. Отец сейчас действительно счастлив, это заметно. Он оплакал дочь, смирился с её смертью, а тут появлюсь я, и все вернется. Если бы у него никого не было, то, конечно, все бы ему рассказала, а так…

Более того, ведь обязательно захочет узнать, как и чем жил его ребенок, а у неё мало того, что может порадовать родителя. И зачем ему все это? Что самое интересное, если бы сначала поехала к нему, а потом к приемной семье, сделала бы по-другому, но после того, как увидела маму Любу… Потрясения не всегда полезны, а в таком возрасте и подавно. Она вряд ли когда-то сможет считать его членом своей семьи. На словах — да, но в душе — очень сомнительно. И кому станет легче от этой неловкости?

— Знаешь, Сонь, ты не права, — Димка медленно качнул головой, пытаясь правильно сформулировать мысль. — Одного ребенка другим не заменишь, и он имеет право знать, что ты жива. Это я тебе, как отец, говорю.

— Может, и так, но это мое решение.

— Твое. Своих детей родите, тогда поймешь, — он повернул ключ зажигания, заставив мотор сыто заурчать. — Домой?

— А Дан в офисе?

— Да.

— Тогда давай к нему.

Маркевич мысленно встряхнулась, отодвигая подальше все, только что рассказанное. Это навсегда останется с ней, так или иначе, но будет думать. Может, когда-нибудь и послушается его совета, кто знает… Жизнь штука такая, что наперед никогда не скажешь.

— Не страшно? — но руль послушно повернул в нужную сторону.