Презумпция виновности

– Кстати, Иван Дмитриевич… – Этот вопрос мучил Желябина постоянно, однако каждый раз не было подходящей ситуации, чтобы получить на него ответ. – Я все о…

– О двухмесячном расследовании вчерашнего убийства? – помог «важняк». – Кирилл, мы сейчас едем к Шельмину, дяде Пикулина. Поэтому давайте сконцентрируемся на главном, отодвинув второстепенное на задний план. Вы, к примеру, знаете, о чем нужно говорить с Шельминым?

– Нужно расспросить его, где находится…

– Его племянник? Он скажет – я не знаю. Я с ним в ссоре – скажет он. Мы не разговариваем с Сашей уже три недели. Дальше, майор. Что будете делать дальше?

Желябин рассмеялся. Он никогда не задумывался над тем, что всегда приходилось делать экспромтом.

– Это для вас экспромт, – ужалил его Кряжин, – а для меня обоснованная необходимость. Ибо вам приходится передавать преступника в руки следователя, которому с ним разбираться, а мне, следователю, приходится передавать преступника, завернутого, как в фантик, в обвинительное заключение, судье. Если я буду руководствоваться наитием в таких мелочах, как разговор с людьми, от которых пытаюсь получить достоверную информацию, меня выгонят с работы к чертовой маме. Сразу после развала нескольких дел в суде.

– Некоторых ничего, не выгоняют… – неуверенно возразил Желябин. Он уже забыл, когда в последний раз думал о том, чтобы замкнуться перед московским «важняком». Это время ушло безвозвратно.

– Я не некоторый. Я Кряжин.

У самого дома таксиста Кирилл не выдержал:

– Иван Дмитриевич, у вас действительно есть медицинское образование? Я слышал, как вы с врачом…

– Желябин… – Подобрав полы куртки, следователь вышел из машины. Голос его на морозе был ясен и чист. – Через мои руки прошло столько дел со столькими трогательными специфическими нюансами, что… Вы, к примеру, знаете, чем метонимия отличается от метафоры? Это не диагнозы, на всякий случай.

– Что от кого?..

– Вот именно. А я знаю, хотя литературного образования не имею так же, как и медицинского. Между тем, когда один депутат говорит другому – «сопли развесил», это в любом случае троп, однако не метономия, а метафора, чье действие прямо попадает под санкции статьи сто тридцатой Уголовного кодекса Российской Федерации[1]. Что за статья, майор?

– Черт… – растерялся Желябин, начальник «убойного» отдела. – Не сталкивался.

– Но ведь это не свидетельствует о том, что у вас нет юридического образования, верно? Значение имеет не образование, а образованность, уж простите меня. Так-то, Кирилл. Жми на звонок…

– Генки нет. Он в подвале. Вы из парка? У нас ячейку взломали, он пошел новый замок ставить. Как на грех новые колеса занес туда вчера, а сегодня – нате, сперли вместе с помидорами. У нас подождете или в подвал пойдете?

Кряжин смотрел на нее и благодарил себя за то, что не додумался задать ни одного вопроса.

– Мы лучше сразу в подвал, – многозначительно отозвался Сидельников, и Желябин, для которого каждое слово муровца было настоящей неожиданностью, кивнул головой.

– Да, мы лучше в подвале…

Дальнейшее для майора холмского уголовного розыска было полной неожиданностью. Он перестал понимать, что происходит. На выходе из подъезда Сидельников сказал, адресуясь не к кому-то, а именно к Кряжину: «Я проведаю его, а потом вы». И спустился в подвал.

Желябин тоже было потянулся к дверям, но следователь его остановил. Предложил сигарету, чиркнул «Зиппо»…

Капитан МУРа дошел по коридору до того места, где он изгибался, словно лука реки, и прислушался. В конце небольшого ответвления, которых на своем пути он встретил уже несколько, кто-то умело орудовал дрелью. Короткий визг, глубокий гул, возвещающий о том, что сверло врезается в бетон, и – тишина. Потом несколько гулких постукиваний молотком по пробойнику – работник крошил бетон перед очередным погружением сверла, и снова визг.

Выглянув, Сидельников увидел широкую спину мужчины, затылок которого был покрыт седыми завитушками волос. Майка меж лопаток его была влажна, несмотря на то что в подвале было чуть выше нуля. Человек самоотверженно работал, стараясь защитить свое добро. Помидоры, а особенно колеса – это одно из наиболее уязвимых мест каждой семьи, имеющей машину и дачу. Кражи из погреба, предметом которых становятся продукты питания и средства приближения к месту, где они заготавливаются, в среде мещан приравниваются к преступлениям против человечества.

Сидельников готов был поклясться, что мужик сейчас сверлил, долбил, а сам в подробностях представлял действия, которые производил бы, окажись воры в его руках. Свидетельствовали об этом и резкие сильные движения, которыми Шельмин вгонял сверло в бетон, и удары молотка по пробойнику. Он бы их так, так… А потом вот так.

– Стоять.

В спину Шельмину уперлось что-то твердое и холодное, и он убрал указательный палец со «спускового крючка» дрели. Наступила полная тишина, которую нарушал лишь лифт, работающий где-то далеко и высоко.

– Дрель на стол.

Короткий стук, и Шельмин зачем-то поднял вверх руки, согнув их в предплечьях.

Помолчали.

– Что делаешь?

– Сверлю.

– Зачем?