При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Ещё некоторое время прохаживался Потёмкин по каморке, шевеля губами в неслышном разговоре с самим собою; потом он пожелал старому солдату спокойной ночи и проворно пошёл через двор обратно к дому майора Варягина.

Когда вечером отец Филарет и Потёмкин удалились в свои комнаты, расположенные рядом, Потёмкин ещё долго сидел на постели, горя, как в лихорадке, между тем как за разделявшей обоих путников дощатой перегородкой шумно раздавались глубокие вздохи отца Филарета.

«Перед царём Петром дрожал весь мир, — тихо шептал послушник, — а унаследовавший его черты едва может из своей темницы видеть кусочек голубого неба, да и тюрьма не защитит от такого поразительного сходства... Только мёртвые не возвращаются... Монс пал под секирой палача, а я, по странной прихоти судьбы вызвавший это кровавое прошлое в памяти старика Полозкова, я также... моё сердце, моя душа также полны именем, унёсшим его в могилу!.. Екатерина...» — тихо, как вздох, шепнул он, простирая руки.

Его голова упала на подушки, и он забылся в лёгкой дрёме.

Глава сорок первая

Между тем при дворе усиленно готовились к представлению «Хорева». Императрица никогда не присутствовала на репетициях, и тем веселее и непринуждённее чувствовало себя общество, собиравшееся в большом театральном зале и прилегающих к нему покоях. Придворные дамы, которым русские костюмы давали возможность соперничать старинными драгоценностями, пробовали своё искусство над свежими, нетронутыми сердцами юных кадет, командированных для исполнения мужских ролей и под руководством актёра Волкова сумевших внести в игру свой мимический талант, что особенно восхищало женщин большого света. Что касается мужчин, то они увивались около дочерей петербургских горожан, которые, хотя и не имели столько самоцветов и жемчугов, обладали зато особой притягательной силой — юной свежестью и наивностью.

Иван Иванович Шувалов был неутомим в новых театральных придумках. Когда Сумароков, автор пьесы «Хорев», бледный, с горящими глазами и застенчивыми манерами человек, вместе с Волковым напрягали все усилия, чтобы вдохнуть огонь в игру исполнителей даже самых ничтожных ролей, фаворит императрицы был занят тем, как усилить освещение при новой репетиции, чтобы более выгодно выделить роскошь декорации.

Ревентлов выбивался из сил, стараясь заинтересовать великого князя этим представлением; хотя ни русские стихи, ни старые русские нравы нисколько не соответствовали вкусам наследника престола, но развлечение, которое вносили в жизнь репетиции, нравилось барону, и так как ему очень не хотелось, чтобы служба отрывала его от этого приятного занятия, то он и пытался убедить великого князя, что его деятельное участие в сюрпризе, готовившемся императрице, будет крайне приятно её величеству и что милостивое отношение державной тётки может выразиться даже в материальной форме. Этот аргумент всегда оказывал на Петра Фёдоровича решительное влияние, поэтому в конце концов оказалось, что он не пропускал ни одной репетиции, что делала и его супруга. Объяснялось это тем, что драматическое произведение на русском языке возбудило в ней искренний и живой интерес, и здесь, как и вообще при всяком удобном случае, она выказывала особенное, почти благоговейное участие ко всяким обычаям русской земли, ко всем её традициям. Она внимательно следила за репетициями и часто с истинным пониманием дела и тонким вкусом давала советы относительно костюмов или декораций, так что, несмотря на холодные и натянутые отношения между нею и Иваном Ивановичем Шуваловым, общее участие, которое оба они принимали в событии, интересовавшем весь двор, создало между великой княгиней и обер-камергером род дружественной короткости.

Шувалов воспользовался этим, чтобы обратить внимание наследницы на красавицу Анну Евреинову, а затем старался прикрываться мнениями и распоряжениями великой княгини всякий раз, когда в танцах или при пении оказывал молодой девушке предпочтение перед другими.

Все были довольны репетициями, в которых, помимо интереса самого представления, была прелесть непринуждённого общения и весёлой болтовни. Особенно счастливым чувствовал себя Ревентлов. Правда, во время самых репетиций он очень редко, и то мимолётно, находил возможность побеседовать с хорошенькой Анной. Зато во время поездок во дворец и обратно, сидя в маленьких санях, тесно прижавшись друг к другу, они переживали чудные мгновения в доверчивых, никем не прерываемых беседах; в последних было не много слов, но их руки и губы, встречаясь, были горячи, несмотря на суровый мороз.

Они любили друг друга и были счастливы, хотя ни разу не высказывали своего чувства в определённых словах; о будущем они также никогда не говорили; для юных любящих сердец слишком прекрасно настоящее, а они оба были очень-очень молоды!