При дворе императрицы Елизаветы Петровны

День, назначенный для представления «Хорева», наконец настал: весь двор и иностранные дипломаты получили приглашения её величества присутствовать на спектакле, после которого должен был состояться большой бал. Поэтому естественно, что не только весь дворец, но и весь Петербург находился в состоянии сильного возбуждения и что ни о чём другом, кроме этого великого, так долго подготовляемого празднества, больше и не говорили. Придворные готовились вступить перед очами любящей роскошь императрицы в соревнование друг с другом блеском золотого шитья и драгоценных камней; вытребованные для участия в представлении горожанки с утра до вечера занимались шитьём костюмов из драгоценнейших мехов и плотного шёлка.

Из всех этих молодых девушек, в сердцах которых пробудилось пламенное желание посоперничать с самыми блестящими придворными дамами в успехе у придворных львов, только красавица Анна Евреинова более или менее равнодушно отнеслась к заботе о туалете. Две сенные девушки занимались тем, что подшивали тёмный соболий мех к сарафану тёмно-красного шёлка, тогда как она, даже не взглянув ни разу на их работу, бледная и задумчивая, сидела пред большим зеркалом из полированного металла, равнодушно следя, как третья девушка вплетала в её тяжёлые косы бархатные ленточки и золотые нити. Она сидела в мрачной задумчивости, и печальное выражение её лица, равно как скорбный взгляд томных глаз, ничего не говорили о радостном оживлении, которое должно было бы заставить сердце Анны сильнее забиться в предвкушении редкого празднества, устраиваемого при самом пышном дворе Европы.

Когда косы были заплетены, Анна встала и сошла вниз, в зал гостиницы, где в то время было мало посетителей.

Евреинов, серьёзный и задумчивый, сидел около стойки, на том самом месте, где обыкновенно ждала гостей Анна. Он встал и пошёл навстречу дочери. Лицо его осветили гордость и радость, когда он увидал, как она красива и очаровательна в этом наряде; но сейчас же он снова омрачился — все скорбные заботы, терзавшие его душу, встали пред ним, и он почти готов был негодовать на Небо, зачем оно одарило его дочь такой дивной красотой, ставшей источником всех угрожавших ей опасностей.

Он подошёл к ней, поцеловал в щёку и, нежно погладив по голове, сказал со скорбной улыбкой:

   — Как ты хороша, дочка! Вот увидишь: ты затмишь при дворе императрицы всех остальных, и все будут мне завидовать, что у меня такая красавица дочь!

   — Что пользы в суетном одобрении света, батюшка? — ответила Анна, словно поддавшись настроению отца. — Я много думала об этом и поняла, что ты был совершенно прав, когда хотел отправить меня для молитвенных размышлений в монастырь. Я должна была повиноваться приказанию обер-камергера Ивана Ивановича Шувалова, — продолжала она, густо покраснев, — я исполнила по отношению к всемилостивейшей императрице свой долг верноподданной по мере сил и умения, стараясь добросовестно способствовать успеху намеченного спектакля. Но сегодня этот спектакль состоится, и тогда мои обязанности по отношению её величества будут кончены, и я должна позаботиться об обязанностях к Небу, которыми в последнее время несколько пренебрегала. Завтра как можно раньше, батюшка, прошу тебя отвезти меня в монастырь к благочестивым сёстрам, где я собираюсь пробыть до Пасхи, чтобы молитвой и добрыми делами искупить свои прегрешения.

На губах Евреинова уже дрожал какой-то взволновавший его вопрос, но он сдержался и, положив руку на плечо Анны и нежно притянув её к себе, произнёс:

   — Твои прегрешения? Глупая детка! Как легко должны весить твои грехи на чаше весов Божественного милосердия! Но слишком часто бывает в жизни, что безвинные страдают, искупая грехи виновных.

   — Разве это не было уделом нашего Спасителя? — нежно сказала Анна.

Снова Евреинов, казалось, хотел спросить что-то, и снова этот вопрос невыговоренный замер в глубине души.

   — Пусть будет так, как ты хочешь, — произнёс он, — разумеется, я ни на минуту не подумаю удерживать тебя от тех благочестивых намерений, на которых прежде настаивал сам. До Пасхи, — прибавил он с облегчением переводя дух, — вернётся из своей поездки умудрённый Небом отец Филарет, и тогда все наши заботы мы представим на его совет и защиту. Ну, а теперь, дитя моё, приляг ненадолго, чтобы отдохнуть и набраться сил для волнений вечера.

Анна со страдальческим вздохом кивнула головой и опять поднялась к себе в комнату. Она отослала прочь девушек, покончивших с работой, и прилегла на кровать. Но сон бежал её глаз, и она лежала, погруженная в раздумье, изредка молитвенно шевеля губами.

На этот раз Ревентлов появился значительно ранее, чтобы отвезти Анну в Зимний дворец.

   — Пред спектаклем должна состояться ещё одна репетиция, — сказал он.