При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Бекетов почтительно отступил назад, предполагая, что слова государыни сказаны ему на прощанье.

   — Два прибора, Анна! — приказала императрица. — Майор будет ужинать со мною.

Анна Семёновна поспешно скрылась.

Елизавета Петровна снова взяла под руку молодого человека и повела его, оглушённого этой милостью, в свой кабинет. Здесь она сбросила плащ и один момент стояла погруженная в созерцание Бекетова, который в смущении потупил взор и при ярком свете казался как бы ожившей статуей.

   — Мне неизвестно ваше имя, — сказала императрица глуховатым голосом, — я возвела кадета Бекетова в майоры, но для друга императрицы одной фамилии недостаточно.

   — Меня зовут Никита Афанасьевич, ваше величество, — ответил молодой человек, робко встречая призывный взор императрицы.

   — Никита Афанасьевич, — сказала императрица, — ты достоин того князя, древний костюм которого одет на тебе, но Хорев, брат могущественного Кия, наверное, обладал большим количеством драгоценностей, чем ты сейчас. — Она открыла один из ящиков туалетного стола, где лежали драгоценности, и вынула оттуда старинную цепь, украшенную изумрудами. Затем, надевая её на шею Бекетова, она сказала: — Вот, возьми эту цепь, и пусть она отныне привяжет тебя ко мне. Изумруды и бриллианты будут украшать эфес твоей шпаги, и твоё счастье будет так же чисто, как чист их блеск.

Трепещущими руками Бекетов взял драгоценности и залюбовался ими как ребёнок.

   — Неужели у тебя, Никита Афанасьевич, нет слова благодарности для твоей императрицы, для твоего друга?

Бекетов бросился перед нею на колени, смотря на неё точно благодарно. Елизавета могла слышать громкие удары его сердца; она сжала его руки, и их взоры впились друг в друга; затем она нагнулась к Бекетову, и её горячие, трепещущие уста нашли его и обожгли.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

В Холмогорах тихо и однообразно протекали день за днём: Иоанн Антонович продолжал свои военные упражнения, занимался муштровкой солдат и фехтованием с Потёмкиным. Но, по-видимому, он всё больше и больше находил удовольствия в беседах с отцом Филаретом, так как часто и подолгу засиживался у монаха в комнате; майор Варягин, проходя через двор, видел сквозь решётку окна, как в ярко освещённой комнате сидел узник и с напряжённым вниманием слушал рассказы монаха.

Даже встречи с Надей, составлявшие прежде величайшее счастье для Иоанна Антоновича, не доставляли ему теперь такого удовольствия, как беседы с монахом. Когда же он оставался наедине с девушкой, то на его обычно весёлом лице появлялось почти испуганное выражение, как будто он боялся, что какое-то страшное слово может нечаянно сорваться с его губ. Тем не менее его нежность к девушке не только не уменьшилась, но, напротив, как будто даже возросла, стала взрослее, и, оставаясь с нею наедине, он нередко брал её за руку и долго смотрел глубоким, печальным взором ей в глаза, причём на лице у него появлялось какое-то странное выражение, от которого та невольно потупляла свой взор. Его грудь при этом тяжело вздымалась, и было видно — есть у него что-то на сердце, чего не мог сказать, и в то же время для обычной болтовни он видимо был слишком сильно взволнован. Однажды он вдруг задал ей вопрос:

   — Скажи, Надежда, что было бы, если бы нам пришлось расстаться на долгое время? Забыла бы ты меня или осталась верна?

Девушка посмотрела на него удивлённо: возможность разлуки никогда не приходила ей в голову.

   — Зачем нам разлучаться? — спросила она. — Ты же хорошо знаешь, что отец позволил мне видеться с тобою и не возьмёт своего разрешения обратно, пока ты будешь смирно вести себя.

Для девушки авторитет отца представлял собой весь мир, в котором заключалось всё дурное и хорошее.

Но Иоанн Антонович мрачно взглянул на неё и возразил:

   — Меня уже раз оторвали от родителей и сестёр, и никто не пришёл мне на помощь, так почему же эти злые разбойники, на которых, по-видимому, нет никакой управы, не могут разлучить меня и с тобою?

   — Но, друг мой, — ответила она, — разве нет моего отца и солдат, которые могли бы защитить тебя?

Иоанн Антонович нежно поцеловал руку девушки и промолвил:

   — А разве твоего отца не могут разлучить со мною? Разве не могут дать ему другое назначение и прислать сюда нового тюремщика?

   — Новое назначение? Моему отцу? — со страхом спросила девушка. — Но как же это может быть?

   — По приказу императрицы, — ответил Иоанн Антонович.

   — Но ведь императрица добра, она помазанница Божия, как может она сделать что-либо злое?

   — Ты права, императрица добра, это говорит и отец Филарет, — сказал Иоанн Антонович. — Императорская власть действительно заступает на земле власть Бога, чтобы награждать добродетель и наказывать порок, но даже Сам Бог попускает иногда злу брать верх над добром, чтобы наказывать людей. Ответь же мне, Надежда: если Бог захочет испытать нас и разлучит меня с тобою, останешься ли ты мне верна, будешь ли помнить обо мне и молить Бога, разлучившего нас, чтобы Он снова соединил нас?

Девушка на него долго-долго посмотрела и ответила наконец с оттенком особой нежности: