При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Ну, что же, — сказала Елизавета Петровна, — пусть будет так: можешь проводить меня на заседание совета, созванного мною. Я знаю, члены этой конференции косо поглядят на это, но об этом нечего заботиться: ведь ты, как мой адъютант, имеешь несомненное право сопутствовать мне повсюду. Присматривайся и прислушивайся ко всему, что там будет происходить, и не бойся прямо спрашивать о том, что тебе покажется непонятным, и открыто высказывать своё мнение. Но, — прибавила она, почти угрожающе поднимая палец, — говорю тебе, если эта несчастная политика вызовет хоть одну-единственную складку на твоём прекрасном челе, то тебе больше никогда не придётся даже приблизиться к ней!

   — О, благодарю вас, всемилостивейшая повелительница! — воскликнул Бекетов, бурно и пламенно целуя её руку. — Моё чело не омрачится досадливыми морщинами, вы, ваше величество, увидите, что моё лицо будет озарено ещё большим счастьем, чем доселе, раз я буду удостоен высокой милости быть рядом с вами там, где заботы овевают вашу мудрую голову!

   — Ну, так пойдём! — сказала императрица, взяв его под руку. — Но только смотри, никогда не забывай меня, твоего сердечного друга, ради меня, твоей императрицы!

   — Вся моя душа и все мои силы принадлежат в равной степени как той, так и другой! — воскликнул Бекетов. — Да и вся моя жизнь — тоже!

   — Как была бы тебе к лицу красная лента, — улыбаясь, сказала императрица, поглядев на него с улыбкой ласкового благоволения. — Ну, да мы посмотрим! Сердечный друг может насыпать тебе полные пригоршни золота и драгоценных камней, но императрице придётся хорошенько подумать на досуге, какой высшей наградой может она почтить тебя!

Они прошли через приёмные комнаты в коридор и между рядами низко склонившихся лакеев и часовых, отдававших честь оружием, проследовали в парадные апартаменты, около которых помещался рабочий кабинет императрицы, где её величество уже ждали созванные для совещания министры и высшие сановники государства.

Глава десятая

Кабинет императрицы резко отличался от остальных, роскошных, апартаментов дворца.

Над громадным камином чёрного мрамора висел портрет императора Петра Великого в адмиральском мундире, в рост. Стены были покрыты старым, почти чёрным дубом, паркет покрывал толстый, слегка поблекший персидский ковёр, совершенно заглушавший шаги. У круглого стола, стоявшего посредине и покрытого ниспадавшей до полу зелёной бархатной скатертью, стояли дубовые кресла с высокими спинками. Несколько отдельно находилось золочёное кресло для императрицы.

Большие, приходившиеся против двери окна были завешены тяжёлыми портьерами из зелёного бархата; над столом, где стоял письменный прибор из массивного червонного золота, свисала громадная люстра горного хрусталя.

В этой комнате, которая по своей полной достоинства простоте и царившей там глубокой тишине казалась словно специально созданной для суждений и решений о судьбе великого государства, уже находились графы Алексей и Кирилл Разумовские, великий канцлер граф Бестужев, вице-канцлер Воронцов, графы Пётр и Александр Шуваловы и английский посол Уильямс. Все эти высшие сановники русской империи и представитель английского короля тихо разговаривали довольно-таки односложными фразами о разных безразличных вещах; только граф Кирилл Разумовский, гетман малороссийский, время от времени примешивал к натянутым разговорам, которые имели мало общего с действительными мыслями каждого, какой-нибудь пикантный анекдот или грубое, но смешное словцо, что заставляло на момент разнообразить шёпот разговора взрывами невольного смеха.

После того как все присутствующие пробыли довольно долгое время в комнате и неоднократно нетерпеливо посматривали на дверь, вошёл обер-камергер Иван Шувалов, взяв у дверей из рук камердинера папку, которую тот нёс за ним. Лицо Ивана Ивановича Шувалова более чем когда-либо было гордо и надменно. Он приветствовал собравшихся небрежным кивком, пожав только графу Разумовскому руку с выражением дружеского почтения, и с невозмутимым спокойствием принялся разбирать вынутые из портфеля бумаги, словно находился наедине в тиши своего рабочего кабинета.

Через несколько минут после него появился великий князь. Он был мрачен и холодно, почти недружелюбно ответил на приветствия присутствующих, пугливо и недоверчиво опуская взоры к полу.

Уильямс подошёл к великому князю и завёл с ним, как бы не замечая односложных, неприветливых ответов его, разговор о русской охоте, а затем принялся описывать английскую травлю лисиц, причём обещал великому князю выписать из Англии свору собак, чтобы ввести при русском дворе этот вид спорта, для которого особенно годились ровные дороги Ораниенбаума. В конце концов Пётр Фёдорович, обладавший склонностью к моментальной перемене настроения в зависимости от впечатлений, вдруг отбросил холодную недоступность и подозвал графа Алексея Разумовского, занимавшего должность обер-егермейстера, чтобы со страстью профессионального охотника обсудить с ним предложения английского посла.