При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Вы хотите низвести меня до положения жалкой игрушки! — еле сдерживаясь, проговорил он. — Это вам не удастся, и даже если бы эта минута повлекла за собой мою гибель, вы должны даровать мне то, что обещали ваши взгляды, ваши уста... — Он силой заставил великую княгиню снова опуститься на кушетку, бросился перед нею на колени и, притянув её к себе, покрыл руки жаркими поцелуями. — Моя обожаемая повелительница! Ведь вы не оттолкнёте меня, — молил он, — я знаю это... О, любящие глаза не могут ошибиться... Я знаю голос вашего сердца, я вижу сияние нежного пламени в этих любимых глазах — пусть губы мои примут приговор этих любимых уст!

   — Вы в заблуждении! — воскликнула Екатерина Алексеевна, отталкивая его. — Ваша дерзость граничит с безумием!

   — Да, — ответил он, заключая её в объятия, — это безумие, безумие любви, и этому безумию небо даровало силу побеждать всё, что противопоставляет холодный расчёт! Моё безумие также победит... для тебя и для меня, Екатерина, потому что ты любишь меня, я это знаю, хотя ты и колеблешься произнести это слово.

Он ещё крепче обнял великую княгиню и прижался губами к её губам. На минуту, словно побеждённая его страстью, она закрыла глаза, но тотчас же с силой вырвалась из его объятий и со сверкающими гневом глазами, повелительно протянув руку, воскликнула:

   — Дерзкий насильник! Не прикасайся к матери отпрыска Романовых! Я его ношу под сердцем!

Салтыков побледнел как смерть; на его лице застыло выражение ужаса. Он помутившимися глазами пристально посмотрел на Екатерину; его руки бессильно повисли.

Великая княгиня поспешно отошла от него.

В эту минуту дверь быстро распахнулась и вошёл Чоглоков. Он остановился у порога и с яростной ненавистью смотрел на представившееся ему зрелище. Салтыков, казалось, и не заметил его прихода; он остался стоять на коленях и, словно в беспамятстве, продолжал тупо смотреть пред собой.

Огромная сила воли помогла Екатерине Алексеевне вернуть себе самообладание.

   — Я действительно вижу, Сергей Семёнович, — сказала она с достоинством, — что семейные обстоятельства, о которых вы мне сообщили, делают ваше присутствие в Москве необходимым. Я буду просить великого князя на некоторое время лишить себя вашего общества, хотя для него это и будет очень тяжело, и дать вам отпуск для поездки в Москву. Константин Васильевич, конечно, поддержит вашу просьбу, — совершенно спокойно продолжала она, — и его слово, может быть, окажется ещё действеннее моего, — докончила она с лёгкой улыбкой.

Чоглоков даже не дал себе труда скрыть обуревавшие чувства.

   — Да! — воскликнул он со злобной улыбкой, причём его руки с угрозой сжались в кулаки. — Я позабочусь об увольнении, о котором Сергей Семёнович не решился сам просить великого князя... Он получит его, и даже сегодня... и ничто не должно задерживать его отъезд!

Он бросился вон из комнаты и с шумом захлопнул за собой дверь.

   — А теперь уходите! — обратилась Екатерина Алексеевна к Салтыкову, всё ещё неподвижно стоявшему на коленях. — Уходите и постарайтесь воспользоваться выходом, придуманным мною для вас, чтобы уберечься от последствий вашей безумной смелости, которую я постараюсь забыть.

Салтыков поклонился, прижав руки к сердцу, и шатаясь вышел из комнаты.

Екатерина долго смотрела ему вслед, и, если бы он увидел ту нежность, сиявшую в глазах, он, может быть, вернулся бы, чтобы, несмотря на грозные слова, снова броситься к её ногам.

   — Так должно быть! — сказала она. — Высшая цель сияет передо мною: сердечные порывы должны кануть в бездну.

Долго ещё стояла она задумавшись, потом подняла голову так смело, словно ореол власти уже осенял её чело, и стремительными шагами направилась через переднюю комнату, к покоям супруга. У дверей его кабинета она встретила Уильямса и, ответив на его почтительный поклон гордым кивком головы, вошла в комнату мужа, ожидавшего её с мрачным видом.

   — Хорошо, что вы пришли, — сказал он грубо, — ведь вы интересуетесь моей Голштинией, которая поставляет нам такие великолепные устрицы! — с насмешкой прибавил он. — Но одними устрицами не проживёшь, как вы, конечно, сами ясно представляете себе, и так как моя почтенная тётушка, из чувства, конечно, весьма мудрой бережливости, не особенно заботится о лишнем блюде за моим столом, то мне приходится самому заботиться о пополнении моей кассы... Поэтому, — быстро заговорил он, точно торопясь сообщить супруге неприятную весть, — я послал курьера, чтобы заложить моё нищенское имущество, не приносящее мне никакой выгоды; а потом пусть туда поедет Брокдорф и приведёт в порядок дела по управлению.

Екатерина Алексеевна ласково улыбнулась и сказала:

   — Сомневаюсь, чтобы Брокдорфу удалось пополнить вашу кассу, но так как вы уже решились, то пусть вас убедит результат.

   — Ах, если так, — сердито воскликнул Пётр Фёдорович, и его глаза сверкнули злорадством, — если и этого мало, то ведь есть ещё средство... Я сейчас принимал графа Линара, которого прислал ко мне король датский... он и к вам явится, и я хотел бы, чтобы вы приняли его милостиво и приветливо.