При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Пассек вежливо поблагодарил, вышел и спустя несколько минут вернулся в сопровождении солдата. Последний внёс тарелку с хлебом и маслом и поставил на стол стакан сбитня, поручик же вернулся с шубой в руках и предупредительно разостлал её на диване.

   — Вот, подкрепитесь слегка, чем Бог послал, — предложил он Ревентлову, — а эта шуба пригодится вам, чтобы согреться. Я с удовольствием разделил бы с вами компанию, но это противоречит служебному уставу.

Молодые люди обменялись вежливым поклоном, и караульный офицер вышел. Ревентлов съел ломоть хлеба с маслом, напился сбитня и, закутавшись в шубу, заснул таким крепким сном, на какой способна лишь счастливая молодость.

Глава одиннадцатая

Между тем Евреинов возвратился домой и мрачный вошёл в буфетную комнату.

Анна при виде отца тотчас же поспешила навстречу и с беспокойством во взоре спросила:

   — Что случилось, отец? У тебя такой печальный вид. Судя по выражению твоего лица, я не жду ничего хорошего.

   — Они дрались на дуэли. Весьма скверно, что эта схватка, приведшая к кровавому результату, началась у меня в доме.

   — К кровавому результату? — бледнея, воскликнула Анна. — Ради Бога, скажи мне!.. Он ранен?.. Убит?!

   — Англичанин ранен, — сказал Евреинов, — надеюсь, что рана не смертельна, но тем не менее это скверная история, так как нагрянула полиция... пойдут всякие следствия.

Девушка стиснула руки на груди, взор её просиял, она замерла, словно возносила благодарственную молитву Богу.

   — А наш гость? — едва слышно произнесла она.

   — Его арестовали и отвезли в крепость, — ответил Евреинов. — Вот теперь пойдут расследования, — вздыхая, продолжал он, — вскочит это мне в копеечку, да и навсегда останется пятно на моей гостинице.

   — Успокойтесь, — сказал отец Филарет, — счастье для вас, что я был здесь... Я засвидетельствую, что вы прилагали все свои усилия к тому, чтобы предупредить схватку этих проклятых еретиков, а если я свидетельствую о чём-либо, то никто на Руси не усомнится 6 этом, — с гордым сознанием собственного достоинства присовокупил он. — Итак, не беспокойтесь и спите спокойно... А нам тоже пора назад, в монастырь. Едем, Григорий! — обратился он к Потёмкину, всё ещё неподвижно и мрачно сидевшему и при этих словах монаха словно пробудившемуся от сна.

Вслед за монахами покинули буфетную и остальные посетители, и Анна осталась вдвоём с отцом.

   — Как ты думаешь, батюшка, что сделают с бедным немцем, которого отвезли в крепость? — спросила она.

   — Для меня это безразлично, — сухо ответил Евреинов, — после того как я убедился, что эта история не причинит мне неприятностей, она мало заботит меня... Пусть молодые люди сами терпят последствия своего задора. Государыня очень строго относится к дуэлям и вполне права, что не хочет прививать этот вздорный обычай среди наших офицеров, так как их не так уж много, чтобы позволить им убивать друг друга.

   — Что же сделают с ним? — повторила свой вопрос девушка.

   — Когда иностранцы нарушают законы, то их обыкновенно высылают за границу, — ответил Евреинов, — но так как он — голштинец, подданный великого князя, а следовательно, и государыни императрицы, то, может быть, его сошлют в Сибирь.

   — Это невозможно, батюшка! — твёрдо, почти повелительно возразила Анна. — Этого не должно быть, мы должны спасти его!

   — То есть как это спасти его? — недоумевающе спросил Евреинов. — Каким это образом жалкий Михаил Петров Евреинов может спасти того, кто преступил законы её величества государыни императрицы?

   — Он не знал этих законов, — живо воскликнула Анна, — он поступил по обычаю своей страны. Кроме того, не забудь, батюшка, что он обнажил свою шпагу, чтобы защитить меня и наказать за оскорбление, причинённое твоей дочери... Расскажи обо всём этом, заяви, где нужно, что он был возбуждён, и тогда не за что будет подвергать его наказанию.

   — Ну, извини, я не сделаю этого! — нетерпеливо возразил Евреинов. — Я буду весьма доволен, если моё имя как можно реже будет упоминаться в этой истории.

   — Ну, тогда я сама буду действовать, тогда я сама скажу всё это, чтобы спасти храброго молодого человека, так смело выступившего на мою защиту.

   — Ты с ума сошла... Какое тебе дело до этого голштинца?

   — Он дрался за меня и не должен пострадать за это, — с непоколебимой твёрдостью произнесла Анна. — Я сама пойду в крепость... проникну через часовых... они не посмеют обнажить оружия против женщины... Я брошусь к ногам нашей всемогущей государыни императрицы... Она сама женщина, она выслушает просьбу, поймёт, что женщина не может покинуть в беде того, кто жертвует жизнью, чтобы оградить её от бесчестья.

Девушка направилась к двери, намереваясь тотчас же привести в исполнение своё смелое предприятие. Однако Евреинов заступил ей дорогу и не то грозно, не то с мольбою проговорил: