При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Покои императрицы непосредственно примыкали к парадным и приёмным залам, а за ними тянулась анфилада блестящих апартаментов, занимаемых обер-камергером императрицы, Иваном Ивановичем Шуваловым. Здесь был огромный приёмный зал, весь обитый фиолетовым бархатом; его стены были увешаны картинами лучших итальянских художников, вдоль них на чёрных постаментах красовались античные фигуры из каррарского мрамора, пол был выложен мозаикой, превосходившей своею красотою лучшие мозаики знаменитейших итальянских палаццо. Другая комната была обита светло-зелёным шёлком и украшена картинами Ватто в позолоченных и белых лакированных рамах. Здесь пол был паркетный. Следующая комната была в готическом стиле, с витражами немецких художников в оконных рамах и с произведениями Гольбейна и Дюрера на стенах. За нею следовало помещение с великолепной коллекцией оружия, представлявшей собою все страны и все эпохи. Следующий зал, отличавшийся особенным великолепием, заключал в себе тысячи чудес далёкого Китая, которые в то время, когда переход через границы Небесной империи был связан с смертельными опасностями, представляли собою неоценимое сокровище. Стены комнаты были обиты шелками, на которых частью были вышиты, а частью нарисованы фигуры китайских мандаринов и дам; их лица, сделанные из фарфора и вставленные в картины, благодаря искусству живописца, казались почти живыми. На циновках и матах тонкой работы, покрывавших пол, сидели китайские болванчики, равномерно двигавшие руками и покачивавшие головами. По потолку тянулись ряды колокольчиков, при каждом движении воздуха издававших нежные звуки; там же были подвешены большие фонари из пёстрой шёлковой бумаги с нарисованными на ней драконами и всевозможными чудовищами. Все эти комнаты были уставлены цветами в изящных раззолоченных корзинах, наполнявшими воздух дивным ароматом. Весёлый огонь пылал во всех каминах. Только в китайской комнате царил полумрак — она освещалась фонарями, свет которых придавал ещё большую фантастичность её обстановке; во всех же других комнатах были зажжены тысячи свечей в люстрах и канделябрах, распространявших ослепительно яркий свет. Было ещё восемь часов утра, и зимнее солнце только через час должно было появиться на горизонте.

В первом зале, украшенном итальянскими художественными произведениями, уже собралось множество придворных вельмож, сановников и высших чинов армии — целая армия царедворцев, которые всегда неустанно окружают солнце милости и благоволения. Все эти сановники и придворные тихо перешёптывались, причём все группировались по рангам и всякий гнул спину пред стоящим ступенью выше его и высокомерно и покровительственно-снисходительно взирал на тех, кто были ниже. Но никто из них не смел переступить порог следующей комнаты. У её дверей неподвижно вытянулись два огромных гайдука в раззолоченных ливреях и пропускали мимо себя только тех, кто пользовался особенным расположением Ивана Ивановича Шувалова и был приглашён в его внутренние покои, расположенные за китайской комнатой.

Среди всех этих более или менее важных вельмож и царедворцев в расшитых золотом мундирах, с крестами и звёздами, находился человек, отличавшийся от них своею простотою. Платье на нём представляло собою смесь русского с французским. Его башмаки со стальными пряжками, чёрные чулки и чёрные шёлковые панталоны плохо гармонировали с чёрным же шёлковым камзолом, глухо застёгнутым до самой шеи и подпоясанным простым кожаным кушаком. Этот камзол, равно как и четырёхугольная шляпа, которую он держал в руках, были оторочены куньим мехом, и простой белый воротник обрамлял его шею поверх меховой оторочки камзола. Этому человеку, спокойно стоявшему в оконной нише, было в то время лишь двадцать три года. Его бледное продолговатое лицо оживлялось большими тёмными глазами, пламенными и проницательными, принимавшими то резкое и острое, то мечтательное выражение. Красиво очерченный рот молодого человека вызывающе насмешливо улыбался при виде всех этих перешептывавшихся и низкопоклонничавших друг перед другом царедворцев, которые никак не могли объяснить себе присутствие этого незнакомого, чужого придворному миру человека и осторожно сторонились его, чтобы как-нибудь не уронить своего достоинства; но вместе с тем они избегали и слишком высокомерной мины по его адресу. Тёмно-русые вьющиеся волосы незнакомца, возбудившего столь сильный интерес, были зачёсаны назад над высоким, покатым лбом, и на них не было даже следа пудры; только сзади они были подхвачены бантом из широкой шёлковой ленты.