При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Вас это удивляет? Ведь прусский король — враг Англии и ваш друг, и если он считает себя вправе в столь резкой и оскорбительной форме говорить о её величестве государыне императрице и даже писать о ней, то весьма естественным результатом того будет, что её величество будет смотреть на него, как на своего злейшего врага, и почувствует значительно больше симпатии к Англии, чем к Франции, которая в дружбе с её врагом. Прочтите сами, вот письмо из Берлина, содержащее в себе оду короля «Les troubles du Nord»[1], самым резким и язвительным образом направленную против её величества. Кроме того, к этому письму приложены вот эти газеты, четыре номера «Берлинских государственных и научных ведомостей», в которых сотрудничает сам король. В них напечатаны так называемые «Письма из Москвы», которые полны самых грубых нападок на государыню императрицу и на её правительство. Вы сами понимаете, как разгневается её величество, прочитав эти «Письма»...

   — Ну, что же поделаешь против этого? — прервал его маркиз. — Но разве необходимо доводить это до сведения её величества?

   — Если я не сообщу ей об этом, чтобы избавить её благородное сердце от треволнений, то всё равно она узнает из других источников, — возразил обер-камергер. — Тут ничего не поделаешь. Но я настоятельно прошу вас посоветовать своему другу-королю в Берлине умерить свой сатирический пыл; уверяю вас, подобные выпады весьма и весьма затрудняют мне возможность и далее выказывать ту искреннюю дружбу к Франции, которая вам хорошо известна.

   — Я сделаю всё, что в моих силах, — ответил маркиз, — но ведь вы знаете, как трудно влиять на короля Фридриха! Ведь он не щадит в своих эпиграммах даже и версальского двора.

Иван Шувалов кивнул, как бы в знак того, что на этот раз считает разговор об этом предмете оконченным. Он взял доклад, просмотренный и маркизом Лопиталем, и, бросив его секретарю, сказал своим обычным весёлым и беспечным тоном:

   — Кстати, маркиз, известно ли вам, что Мольер переведён на русский язык и что в России есть захолустный город, в котором разыгрывают на сцене бессмертные комедии вашего великого соотечественника? Вот здесь перед вами человек, который задался целью создать театр в России и которому я хочу помочь воздвигнуть достойный храм Талии и Мельпомены.

С этими словами обер-камергер обернулся к Волкову, чтобы представить его французскому послу, и испуганно отпрянул, увидев перед собою бледную фигуру старика, при виде которой маркиз де Лопиталь не мог подавить в себе выражения крайнего изумления и мимолётной иронической усмешки.

   — Где же Волков? — воскликнул Иван Шувалов. — И кто этот старик, как он попал сюда?

   — Никто не выходил отсюда и не входил сюда, — ответил секретарь, также с величайшим удивлением смотревший на эту совершенно незнакомую фигуру человека.

Артист дрожащим, неуверенным шагом приблизился к Шувалову, низко склонился перед ним и глухим, задыхающимся голосом проговорил:

   — Вы звали Фёдора Григорьевича Волкова, ваше высокопревосходительство, он перед вами. Что соизволите приказать?

   — Волков? — воскликнул Иван Шувалов. — Вы — Волков?.. Да не может быть... А всё же, — продолжал он, внимательно осматривая стоявшего перед ним артиста, — то же самое платье... Однако откуда это лицо... эта фигура?

   — Вы желали испытать моё искусство, — ответил Волков всё тем же старческим голосом, — я исполнил ваше желание. Я не нуждаюсь для такого испытания ни в подмостках, ни в костюме, и очень рад, если вы остались довольны мною.

Говоря таким образом, он совершенно незаметно и без внезапного перехода снова выпрямился. Его фигура снова приобрела прежний вид, морщины разгладились, глаза загорелись смелым огоньком, и, покончив с своим преображением, он вновь стоял перед вельможей с той же самой самодовольной улыбкой, как и прежде.

   — Браво! Браво! — воскликнул Иван Шувалов, аплодируя. — Я не мог и желать лучшего испытания.

Маркиз де Лопиталь также присоединился к выражению одобрения обер-камергера.

   — Восхитительно! Сам Мольер не мог бы лучше исполнить это, — сказал он.

   — Я ваш друг и покровитель, Фёдор Григорьевич, — продолжал затем Шувалов, — я вижу, что в рассказе о вас мне нисколько не преувеличили. Надеюсь, что когда вы так же блестяще, как и передо мною, испробуете своё искусство перед императрицей, то она примет в вас участие, и тогда перед вами откроется широкий путь для вашей деятельности.

Волков молча поклонился, а маркиз сказал:

   — Рассчитывайте и на мою благодарность, когда вы, с помощью его высокопревосходительства, вызвавшего к жизни столь много хорошего, насадите в России и французскую комедию.

   — Надеюсь, что его высокопревосходительство поможет мне основать русский театр, который примет от Франции формы, но будет проникнут своим собственным национальным духом, — ответил Волков.

Маркиз дружелюбно кивнул головой; по-видимому, в этом ответе он желал увидеть лишь комплимент, а не выражение национальной гордости. Затем он, пожимая руку Шувалова, сказал: