При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Послышались удары жезла, которыми обер-камергер Иван Иванович Шувалов возвещал о приближении императрицы; но эти звуки доносились не от тронного зала, куда обыкновенно выходила государыня, а из противоположного конца, от входа, ведшего к церкви Зимнего дворца. Тотчас же отворились широкие двери храма, и взорам всех открылись освещённый алтарь и стоявшее перед ним придворное духовенство в полном облачении. Вся масса придворных устремилась в храм, тщетно стараясь разъяснить себе, по какому поводу совершается богослужение, да к тому же вечером, когда был назначен приём. В придворном обществе немало говорили о таинственной связи между Елизаветой Петровной и графом Алексеем Разумовским, и теперь явилась мысль о том, не решила ли она открыто объявить о своём браке? В этот момент в головах мелькали самые причудливые предположения. Екатерина Алексеевна побледнела даже и как бы пошатнулась, но затем тотчас же овладела собой и твёрдым шагом направилась навстречу императрице бок о бок со своим супругом, лицо которого не выражало ничего иного, как только беспокойное любопытство.

Дав условный знак жезлом, Иван Шувалов не стал во главе шествия, а остановился у входа в церковь, ожидая императрицу. Тут она милостиво подала ему руку и, ласково раскланиваясь с присутствующими, проследовала в храм, где были приготовлены тронное кресло и по бокам его два меньших. За императрицей следовали Пётр и Александр Шуваловы, а затем, окружённые статс-дамами, вошли фон Ревентлов и Анна Евреинова; княгиня Гагарина шла рядом с ними.

Ревентлов сиял счастьем, Анна была смущена при виде многочисленного блестящего общества, устремившего на неё свои взоры, но всё же блаженство счастья отражалось на её миловидном, несколько бледном личике.

Позади статс-дам шли полковник Бекетов и Клара Рейфенштейн под конвоем двух гренадер. Молодой адъютант утратил свой обычный жизнерадостный вид, шёл потупившись, бледный, подавленный. Рядом с ним еле переступала испуганная Клара, молодая, красивая, в кокетливом домашнем платье; порою любопытство побеждало её страх, и она не могла удержаться, чтобы из-под опущенных ресниц не бросить взгляда на блестящее придворное общество.

Елизавета Петровна остановилась у своего тронного кресла и любезно кивнула великому князю и его супруге, прося занять места по обе стороны от неё, между тем как Иван Шувалов встал позади императрицы, положив руку на спинку её кресла. Затем государыня обратилась к присутствующим:

   — Мой верноподданный, гражданин города Петербурга, Михаил Евреинов, воззвал сегодня днём к нашему царскому покровительству, прося возвратить ему дочь, похищенную таинственным образом. Будучи всегда склонна внимать нашим подданным и оказывать им наше заступничество, мы тотчас же подвергли это дело строгому и справедливому расследованию и возвратили отцу похищенную у него дочь. Виновные в этом деле заслуживают строгого наказания, — прибавила она, окидывая собрание строгим взглядом, — но, к нашей великой радости, мы можем проявить милость, каковую мы поставили себе за правило в делах нашего правления. Дочь нашего верноподданного Евреинова, Анна, просит у нас разрешения отдать свою руку камергеру великого князя, нашего племянника, барону Ревентлову. Соглашаясь на это, мы кладём конец этому делу, не расследуя далее, кто являются виновниками похищения этой девушки и какова их вина.

При последних словах Елизавета Петровна мельком взглянула на Ивана Шувалова.

   — Теперь, — продолжала императрица, довольная его минутным смущением, — пусть барон Ревентлов пойдёт к святому алтарю и изложит своё исповедание православной веры.

Ревентлов с нежностью посмотрел на Анну и почувствовал, как её пальцы задрожали и сжали его руку; он быстро наклонился к ней, поцеловал её руку и шёпотом произнёс:

   — Господь не может отвергнуть меня, если я стану исповедовать Его по твоим правилам веры; ведь Сам Он спас тебя от беды, чтобы вручить мне.

После этого барон решительно подошёл к алтарю и слово в слово, без запинки повторил за священником символ православной веры.

Лёгкий шёпот удивления пронёсся среди собравшихся. Ожидали ужасную катастрофу, которая могла бы потрясти основы государства, и вдруг дело, окружённое такой таинственностью, кончилось — браком камергера, довольно безразличного для двора, с петербургской мещанкой. Хотя смысл слов императрицы был и не совсем понятен, но ясно было, что дело идёт о романтической истории, которая началась с тайного увоза и, по прихоти императрицы, закончилась бракосочетанием. После напряжённого возбуждения и страха такая развязка показалась тривиальной и хотя успокоила умы, но лишила вместе с тем прелести ожидания чего-то чрезвычайного. Очень немногие поняли связь между этим ничтожным событием и интересами лиц, стоящих во главе государства.

Меньше всего понимал, от волнения, барон Брокдорф. Чувство зависти к своему соотечественнику, оказавшемуся вдруг на высоте благодаря царскому благорасположению, боролось в нём с радостью по поводу благополучного исхода этого дела, жертвой которого он чуть не стал.