При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Я не понимаю, — не без замешательства сказал маркиз, — что подразумеваете вы под этим, ваше величество. Вы можете быть уверены, что малейшее оскорбление, нанесённое высокому другу моего повелителя, встретит взрыв негодования как при французском дворе, так и во всей Франции.

   — Я имею в виду прусского короля, маркиз, — строго и холодно ответила Елизавета. — Несмотря на то что он является другом и союзником Франции, он не упускает случая оскорбить меня. Разумеется, я не имею оснований сожалеть о его враждебном отношении ко мне, потому что он — очень дурной государь, не боящийся Божьего гнева и высмеивающий всё святое. И если он и изощряет на мне злобность своего острого языка, то я только разделяю участь святых — пожалуй, даже Самого Всемогущего. Но так или иначе, а нельзя не пожалеть, что он остаётся другом моих друзей.

Не успел маркиз де Лопиталь ответить на этот внезапный и неожиданный выпад, как императрица обратилась к стоявшему рядом с ним графу Эстергази, австрийскому послу, высокому, стройному мужчине лет сорока с гордым взглядом, одетому в пышный, расшитый золотой нитью мундир венгерского магната с зелёной лентой ордена святого Стефана; прислушиваясь к разговору с французским послом, он только самодовольно поглаживал свои холёные усы.

Императрица сказала ему несколько любезных слов и быстро прошла далее к английскому послу Гью Диккенсу, очень пожилому мужчине с умным, но несколько бледным и болезненным лицом, стоявшему в сравнительно скромной придворной одежде около графа Эстергази.

Елизавета милостиво кивнула ему головой и словно случайно отступила на несколько шагов в сторону, чем вынудила посла Великобритании последовать за ней; таким образом оба они оказались в стороне от остальных лиц.

   — Я с сожалением узнала, — сказала императрица, несколько понижая голос, — что важные переговоры, начатые вами с моим канцлером, до сих пор ещё не пришли к желанному концу. Я очень прошу вас ещё раз взвесить всё, что относится к этому, и передать графу Бестужеву; я распоряжусь, чтобы мне как можно скорее представили доклад об этом, и надеюсь, что мы скоро придём к такому результату, который ещё более укрепит дружественные отношения наших дворов.

Иван Шувалов, остававшийся вблизи императрицы, с неудовольствием закусил губы.

   — Я счастлив, — ответил английский посол, — что вы, ваше величество, ещё изволите помнить о тех переговорах, которые мной, — он вздохнул при этом, — считались уже забытыми. Тем не менее я едва ли буду иметь честь продолжать их далее, так как бремя лет и всё ухудшающееся здоровье принуждают меня просить о своём отозвании, чтобы иметь возможность отдохнуть в тишине частной жизни.

   — А, так вы собираетесь покинуть нас? — сказала императрица таким тоном, в котором звучало скорее любопытство и удивление, чем сожаление. — А не известно ли вам, — продолжала она, — кого предполагают сделать вашим заместителем? Я хотела бы, — любезно прибавила она, — не потерять слишком сильно при этой замене и иметь возможность относиться к будущему представителю вашего двора с таким же уважением и симпатией, которые неизменно питала к вам.

   — Я уполномочен, — ответил Диккенс, — сообщить вам, ваше величество, что лорд Хольдернес предполагает послать сюда нашего представителя при польском дворе, сэра Чарлза Генбэри Уильямса, в надежде, что этот выбор будет благоугоден вам.

   — Я слышала о нём; это, кажется, очень ловкий, остроумный и любезный кавалер?

   — Он старый друг сэра Роберта Вальполя, — ответил Диккенс, — и, — прибавил он со вздохом, — он молод, тогда как я стар. Правда, часто говорят, что юность — это такой недостаток, от которого с каждым днём освобождаешься всё более и более, но я, к сожалению, слишком хорошо вижу, что молодость — это большая добродетель, которая уменьшается в нас с каждым часом. Для дипломата она необходима. Поэтому я и надеюсь, что сэр Чарлз Генбэри Уильямс скорее и надёжнее доведёт до конца переговоры, которые теперь перейдут в его руки.

Императрица с милостивой улыбкой кивнула ему, но казалось, что Иван Шувалов был мало доволен этим разговором, в котором представитель английского двора сумел добиться согласия императрицы на назначение в Петербург известного своей необыкновенной ловкостью и пронырливостью сэра Генбэри Уильямса, причём он, Шувалов, даже не знал ничего заранее о предстоявшей перемене. Он торопливо подошёл к императрице и сказал с глубоким, почтительным поклоном, но нетерпеливым и слегка раздражённым тоном:

   — Ваше величество, вы изволили приказать приготовить всё для прогулки на санях. Лошади готовы, почему я всеподданнейше напоминаю, чтобы приём сегодня не затягивался.

Императрица с лёгким удивлением посмотрела на своего фаворита, попрощалась с английским послом и вернулась к своему месту около трона, шепнув Шувалову:

   — Надеюсь, Иван Иванович, что ты доволен: я исполнила твою просьбу и дала маркизу де Лопиталю возможность исполнить возложенное на него поручение.