При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Может быть, Тамерлан потому и не понимает, что вы бьёте его: благородных животных надо дрессировать лаской — строгость отталкивает их и делает упрямыми; подчас то же самое бывает и с людьми, — добавила она со вздохом, — хотя у них сохранилось меньше хороших свойств, чем у животных... Я готова держать пари, что сейчас же заставлю вашу собаку проделать всё, что вы требуете, если вы дадите обещание не показывать ей плётки, пока я буду заниматься с нею.

   — Хорошо, — воскликнул великий князь, — принимаю пари, и, если вы добьётесь того, о чём вы говорите, я буду считать вас умнейшей женщиной на свете. Но, — продолжал он, в то время как великая княгиня с лёгким вздохом пожала плечами, — сначала у меня есть один приятный сюрприз, из-за него я и пришёл к вам; я не могу пережить его один, мне необходимо общество. А так как я не мог никого найти, не перебудив всего дворца...

   — То вы разыскали свою жену, — прервала его Екатерина Алексеевна с добродушной усмешкой, сквозь которую просвечивала некоторая горечь. — Прекрасно! — весело продолжала она. — Я, как послушная жена, готова разделить ваше общество и горю желанием узнать, в чём состоит эта приятная новость.

   — Сейчас вы узнаете это, — сказал великий князь, смотря на дверь, оставленную им открытой. — Между прочим, вы не правы, браня мою плётку, я не только собак воспитываю ею, это такой инструмент, в употреблении которого можно дойти до большого совершенства. Бурке научил меня щёлкать ею, и посмотрите, как это у меня ловко выходит.

Он пошёл в противоположный угол комнаты и принялся плетью описывать в воздухе круги, причём конец её громко щёлкал и не раз почти касался кровати великой княгини.

Екатерина Алексеевна отодвинулась ближе к стене и со смехом воскликнула:

   — Ну, это, может быть, очень искусно и забавно, я удивляюсь вашей ловкости, но мне кажется, что эти упражнения больше подходят к конюшне или к манежу, чем к дамской спальне.

Великий князь сделал вид, что не расслышал последних слов; он хотел показать ещё какой-то хитрый фокус, но не рассчитал движения, и конец плётки со свистом впился ему в щёку.

С криком боли он отбросил от себя плётку и схватился рукою за щёку, по которой текли капли крови.

   — Какая дурацкая игрушка! — воскликнул он тоном капризного ребёнка. — Я верно пустил плётку, а она тем не менее угодила в меня самого. Ах, как больно!

   — Ваша плётка была очень галантна, — сказала великая княгиня, — она находилась очень близко от моего лица и всё-таки побоялась задеть даму.

   — Ой, как мне больно, — жаловался тем временем великий князь, — а вы смеётесь, когда я страдаю. Да что боль, — вдруг воскликнул он, словно вспомнив что-то ужасное и широко раскрыв от испуга глаза, — боль — это пустяки, но, Господи, у меня на лице заметят эту рану, императрица увидит её, станет расспрашивать, допытываться, откуда она, и в конце концов заявит, что игра плёткой — неподходящее занятие для меня. Ведь у неё удивительно своеобразные взгляды. А что же мне делать, когда все другие занятия запрещены мне? Императрица будет сердиться, сделает сцену... О, это уже большое несчастье!

Он подошёл к туалету и, печально качая головой, смотрел на себя в зеркало, носовым платком вытирая со щеки кровь.

   — Я помогу вашему горю, — заявила Екатерина Алексеевна, — мне помнится, что у меня есть средство, которое мне с год назад дал Бургав, чтобы заживить ранку на плече.

   — Вы хотите помочь мне? — воскликнул великий князь. — Вы можете сделать этот шрам незаметным, так что государыня не увидит его и ничего не спросит? О, как вы добры, как я буду благодарен вам! Господи, насколько неправы были те, кто говорил мне, что вы враждебно относитесь ко мне, хотите оттереть меня на задний план, очернить меня перед императрицей!..

   — Кто это говорил вам? — настораживаясь и испытующе глядя на супруга, строго спросила Екатерина Алексеевна.

Пётр Фёдорович смутился и тихо ответил:

   — Я сейчас не могу точно припомнить, кто это был; ведь вам известно, при дворе все интригуют, все лгут. Но оставим это! Давайте попробуем избавиться от этого проклятого шрама. Едва ли это удастся нам: рана болит чертовски!

   — Удастся наверное, — сказала Екатерина Алексеевна. — Но смотрите, если я вылечу вас, помните своё обещание не слушать больше никаких сплетен. Как я могу враждебно относиться к вам, чернить вас перед императрицей? Кто я здесь, как не ваша жена?

   — Да, да, это — правда, — ответил великий князь. — Но где же ваше лекарство? — снова вернулся он к предмету своего беспокойства.

   — Откройте, пожалуйста, ящик моего туалета, направо. Вот так! Теперь достаньте маленькую баночку китайского фарфора, а рядом серебряную чашечку с пудрой и поставьте сюда на стол.

Пётр Фёдорович послушно исполнил приказание супруги.

   — Теперь нагнитесь немного, — продолжала великая княгиня, — мне надо достать рукой до вашего лица.

Пётр Фёдорович снова беспрекословно повиновался.