…При исполнении служебных обязанностей

– Откройте, или стрелять буду!

Богачев выбежал из кабины. Командир рвал на себя дверь клозета. Замок он сорвал, но изнутри дверь цепко держали. Наконец, упершись ногами в стойку, командир распахнул дверь, не удержавшись, упал, ударившись о край ящика, злобно выругался и, поднявшись, увидел давешнего моряка. Тот медленно поднимал руки, стараясь при этом улыбаться.

– Невеста у меня, – бормотал он, – семь дней, туда и обратно, только штампик – и все дела… Я понимаю, перегрузка, только семь дней с дорогой…

Командир спросил Богачева:

– Ваша работа?

Морячок на секунду замолчал, а потом затянул снова:

– Сами знаете, невесты теперь какие, Нюся в Крестах, семь дней…

Богачев поморщился и сказал:

– Моя…

– Знаете, сколько стоит перелет?

– Нет, не знаю.

– Узнайте и уплатите в отделе перевозок, а я из-за вас выговор получать не намерен.

Командир перевел взгляд с Богачева на морячка, по-прежнему что-то бормотавшего, и, не выдержав, рассмеялся.

– Ну-ка, приятель, – потянул штурман моряка за рукав, – надо и честь знать:

такое дефицитное помещение на целый час занял.

В Диксоне, как только сели, Богачев бросился в диспетчерскую: узнавать, где Струмилин. Морячок пробежал несколько шагов за ним. Он кричал:

– Товарищ пилот, как фамилия ваша? Я в газету о вашем благородном поступке напишу.

– Ив Монтан, – ответил на ходу Богачев, – напиши в "Работницу", черноморец!

Он бежал по полю быстро, совсем не чувствуя отчаянного сердцебиения. Он бежал и улыбался, потому что видел, что самолет Струмилина стоит на месте, а возле него прохаживается Володя Пьянков, придирчиво осматривая работу механиков.

– Эй! – закричал Богачев. – Э-ге-гей!

Когда они обнялись, Пьянков сказал:

– Плохи дела, Паша. Списали тебя из авиации.

Богачев замер.

– Да, – вздохнул Пьянков. – Струмилин доложил – и все. Новый теперь у нас второй пилот. Хороший парень, только заика.

– Врешь!

– Да нет…

– Врешь!

Богачев тряхнул Пьянкова. Тот отвел глаза. Но в эту минуту Богачев услыхал радостный голос Струмилина.

– Паша! – кричал тот. – Чертов сын! Сейчас задам тебе перцу!

Он шел по полю вместе с Аветисяном, Броком и еще шестью незнакомыми людьми. В руках у него был портфель. Струмилин размахивал портфелем и смеялся. Павел бросился к нему. Струмилин обнял его, а потом хлопнул рукой чуть ниже спины.

– Ах ты, негодяй! – приговаривал он. – Ах ты, хулиган этакий!

Он говорил так и смеялся, и в глазах у него была радость.

– 4 –

– Кто же так чистит картошку? – спросил Струмилин молодого парня, увешанного фотоаппаратами. – Так нельзя ее чистить. Вы режете, а надо скоблить. Вот как надо скоблить картошку, смотрите. – И, взяв из рук парня картофелину, Струмилин ловко и аккуратно очистил ее.

– Вы маг и волшебник, – сказал парень, – я снимаю шляпу.

– Вы лучше оставайтесь в шляпе, только чистите картошку как следует.

– Я весь старание.

Струмилин усмехнулся: ему показалось забавным, что парень говорил фразами-лозунгами.

– Кстати, простите меня, но я запамятовал, откуда вы? Мне Годенко сказал второпях, и я не запомнил.

– Моя фамилия Дубровецкий, я спецкор, из Москвы, из журнала…

– А, вспомнил, – сказал Струмилин, – хороший журнал, только раньше он был лучше.

Правда, вы печатаете много цветных фотографий. Читатели любят рассматривать цветные фотографии и репродукции с картин, я, конечно, понимаю…

– Не судите нас строго. Переживаем временные трудности.

Геня Воронов и Сарнов засмеялись. Они готовили ДАРМС к установке, сидя в хвосте, и слушали разговор Дубровецкого со Струмилиным.

– Издевки над прессой к добру не приводят, – сказал спецкор и лучезарно улыбнулся. Если бы он рассердился, то не миновать бы ему тогда острых и злых подъелдыкиваний: Сарнов не любил прессу.

– Послушайте, – спросил Струмилин, – а вы не знаете, кто из ребят написал в молодежной газете репортаж "Пять часов на льдине"?

– Не знаю, право… А что?

– Да нет, ничего, просто очень нечестный этот журналист. Тот, кто писал репортаж.

– Почему?

– Он летчика под монастырь подвел. Написал для саморекламы, что его вроде бы не брали на льдину – на такую, куда мы сейчас летим, – так он перед полетом забрался в самолет, спрятался там в пустую бочку и таким образом пробрался на лед.

– Я оправдываю его как журналиста.

– Володя, – попросил Струмилин Сарнова, – откройте, пожалуйста, люк…

– Что, выбросим прессу в седые волны Ледовитого океана?

– Я думаю, что пришло время.

– Ой, не надо, – попросил Дубровецкий, – приношу официальное извинение.

– То-то! Во-первых, на лед никто и никогда пустых бочек не возит. Пустые бочки берут со льда. Во-вторых, пилот сам пригласил этого подонка с собой и вез его в комфортабельной кабине. А с пилота потом спрашивали: как, мол, это так? Почему у вас в самолете летают зайцы? Выговор он заработал. А журналист – славу. Пусть он только никогда не появляется в Арктике, этот писака: если встретите – передайте.

– Меня душит гнев, – сказал Дубровецкий. – Картошка готова.

– Только не умирайте от удушья и режьте сало на мелкие кусочки. Придет Пьянков и поставит все это тушить на плитку.

Богачев сказал вошедшему Струмилину: