При странных обстоятельствах

— Петр Анисимович меня еще пацаном ремеслу учил — на ЗОРе, на заводе Октябрьской революции, знаете?

Чумаков кивнул: знаю.

— Он сейчас, наверно, самый старый остался из прежних мастеров, таких больше и нет. Характер у него, конечно, тяжелый, но дело знает как никто. Он даже в Англию ездил на какой-то конкурс, медаль оттуда привез и письмо ихнего министра, что ли. Сильно гордился. Он и Останкинскую телевышку варил. В общем, что говорить… Хотя теперь уже старый совсем и рука не та.

Тюриков говорил все это, а Чумаков наблюдал за ним с тревогой. Признание сварщика было так неожиданно, так не вязалось со всем, что раньше думал об этих взломах Валерий, теперь он даже надеялся — еще минута—другая, и недоразумение разъяснится…

— В общем, сидим. И он мне прямо излагает: серьезнейшее дело, Сань. И толкует: вызывали в милицию, вели разговор. Уголовный розыск не шутки. Показывали два сейфа распоротых. И на сейфах тех, Сань, это он мне говорит, твоя рука.

Я, конечно, смеюсь. Откуда моей руке на сейфах да еще в милиции, а он глядит на меня пронзительно, словно сам уже следователь на старости лет, и чешет: ты ж меня знаешь? Ну, говорю, знаю. Вот ты перед тем, как разрез вести, маленькое окружье делаешь — словно металл пробуешь. Так? Ну, так, говорю. Ты же сам и учил. Во! — он говорит. Я же и учил. И тут аккуратность, точность такая, что спутать нельзя ни с кем. Если б я, говорит, не знал, что это ты, я б подумал, что это я сам резал. А нас — таких, только двое. Я да ты, Сань. Вот и подумай теперь, как тебе быть. Я ему говорю: дядь Петь, ты в уме ли? Ты меня сколько лет знаешь? А он мне свое: вот потому и пришел к тебе, что знаю. Потому ничего там в уголовном розыске не сказал, а решил сперва с тобой повидаться. И по всему городу искал тебя в свои семьдесят пять. Это, он, значит, на совесть меня берет. — Тут Тюриков неожиданно улыбнулся, и лицо его стало таким радостным и светлым, что Чумаков растерялся еще больше.

— А он мне всю главную идею выкладывает. Иди, говорит, Сань, в милицию. Иди сам, а не пойдешь, тут уж мне придется. Распрощались мы с ним, нехорошо, надо сказать, простились, потому что я тут как дурной был — и смеяться смеюсь, и старик вроде серьезно говорит, хоть, наверное, совсем из ума выжил. Сел я обе дать, а потом меня как осенило. Ну а сегодня уж освободился с работы и вот сразу к вам.

— К нам — это понятно, — сказал Чумаков. — Так это вы резали эти сейфы?

Тут уж Тюриков растерялся, но взял себя в руки и сказал гудящим своим басом:

— Резал, конечно, не я. Но рука тут и вправду как моя: Гвоздь прав. Так что я знаю, кто это резал. И аппарат даже этот знаю. Наш это был аппарат.

— Чей — наш?

— Ну, наш — с курсов.

— А сейчас он где?

— А черт его знает. Сперли его. Украли то есть.

— Когда его украли? Кто?

— Кто — не знаю. Хотя могу догадываться. А украли в прошлом году. В конце июня. Сразу после выпуска и стащили.

— После какого выпуска? — Чумаков понимал уже, что значит для следствия этот сварщик.

— У нас трехмесячные курсы, — как малому ребенку, объяснил ему Тюриков. — Каждые три месяца — выпуск. В конце квартала. Вот в июне выпустили очередной набор, а аппаратик и пропал.

— Хорошо. К этому мы еще вернемся, — сказал Чумаков. — А чья же это, по-вашему, рука. Кто это резал?

— Ну, подписку дать, что это он резал, я, конечно, не могу, — сказал сварщик. — Мало ли какие бывают совпадения. Что ж сразу на человека клепать! Вот и Гвоздь ошибся. Но похоже — его это работа. Больше некому.

— Подписаться, значит, не можете, а похоже? Так? — Чумаков не выдержал, улыбнулся.

— Выходит, так, — бухнул Тюриков. — Раз я говорю — так и есть. У нас ведь не только наши — трамвайщики, к нам и с других предприятий шлют на курсы. Вот получил я в марте прошлого года сборную группу в девять человек. Четверо наших, пятеро сторонних. Нормальная группа, ребята все взрослые — уже после армии. А один парень был — прямо талант. Три месяца отзанимались, всем второй разряд, а его я хотел на третий. Мы обычно выше второго не даем — пусть им потом производство разряды повышает, если фонд зарплаты есть. Но тут я сам сказал — не ниже третьего, иначе уже не по совести. А он мне говорит: дядь Саш, мне не надо, пусть как всем. Ну, не надо — так не надо.

Тюриков замолчал, словно вспоминая, сокрушенно покачал кудлатой, в густой седине головой.

— Теперь даже поверить не могу, — сказал он. — Парень сильно способный. Все с лету брал. Другому толкуешь, толкуешь, а ему раз показал. Второй он сам все сделает. Рука точная. Он шов ведет — я смотрю — как сам варил. Курсы у нас не ахти какие, три месяца всего, но основу даем, откуда к аппарату подойти — понимают. А тут вот такой парень. Знал бы я тогда…

— А почему вы решили, что сейфы резал именно он?

— Ну а кому ж еще? Это ведь Гвоздь точно углядел — моя рука.