При свете мрака

Его сынишка Жорка казался гораздо толковее папаши и часто заходил послушать умные разговоры ко мне в вечернюю школу, понемногу превратившуюся в некое подобие элитарного клуба, особенно на уроках литературы, где я просто пересказывал книгу за книгой, обходя советский официоз. Я быстро просек, что если всерьез начну их чему-то учить, то потеряю последних учеников. И хотя этого все равно бы никто не заметил – довольно было выставлять в журнал какие вздумается положительные отметки, – мне все-таки хотелось чем-то с ними поделиться. Теперь-то я уже ясно понимаю, что главная задача единого образования заключается не в том, чтобы доставлять одинаковые реальные познания всем людям подряд – это невозможно, а в том, чтобы обеспечить их принадлежность единой цивилизации, наделить их общей системой базовых иллюзий. Но это как будто понимали и лучшие из моих учеников (а худшие ко мне просто не ходили): как только я начинал рассказывать что-то конкретное о синусах и валентностях, на следующем уроке у меня сидело уже не пять видавших виды учащихся, а один, вернее, одна – Настя, с неизменным выражением тайной грусти на бледном эль-грековском личике. Но если я начинал, словно бы впервые в истории, размышлять, каким же образом из двух газов могла возникнуть вода, на обожженных морозом и водкой физиономиях низовых путейцев показывалось нечто вроде любопытства. А застенчивый разбойник Николай иногда после занятий даже заходил ко мне с бутылкой потолковать, как же ухитрялись вычислять площадь треугольника в Древнем Египте, и сам начинал что-то чертить на клетчатом листке, тяжело дыша, вернее, отдуваясь, и под его богатырской грудью вздымался и опадал еще более богатырский живот.

Он готов был учиться, но только с самого начала – как будто мы были первые люди на земле, задумавшиеся, откуда берется ветер, почему лето сменяется осенью и куда деваются сгоревшие дрова…

Но тут уж внимал мне самозабвенно, словно малое дитя. Словно тот же

Жорка, когда увязывался посидеть со взрослыми мужиками. А

“практические” познания о квадратных уравнениях и органических соединениях – да кому они могли пригодиться в поселке им. Рылеева, из года в год занятом подсыпкой щебенки под норовившую уйти в болото от своих стратегических обязанностей одноколейку?

Составы по ней проползали исключительно ночами, за ночь не больше одного, причем всегда пассажирские, с потушенными огнями и задернутыми окнами. Перевозили они нечто настолько тяжкое, что на стыках бухали, подобно паровому молоту (табурет вздрагивал под тобой), и до самой колючей проволоки-трехрядки, за которой окончательно скрывались из глаз в чахлом ельнике, даже в самые лютые морозы выдавливали из земли ее ржавые соки, размывавшие щебеночный балласт, ради постоянной подсыпки которого и существовал поселок им.

Рылеева. Что происходило за колючей проволокой, никто в Рылеевке не знал, да и не очень интересовался. Рассказывали, какой-то отчаюга пристроился на задние буфера, посмотреть, куда его завезут, и больше ни единая душа его с тех пор не видела. Изредка только над ночными болотами разносился низкий звук “М-М-М-М…”, настолько утробный, как будто исходил из бесплодного чрева самой матушки-земли.

Один такой стон внезапно послужил переключателем, перебросившим

Костю из рачительного Хозяина, степенно толкующего о видах на урожай

(был и впрямь, говорили, случай, когда он вдруг взялся пропалывать свой утопавший в бурьяне участок за линией, да так и бросил на полдороге каторжной полуобритой шевелюрой), в сурового Воспитателя:

– Принюхался – эт-то еще что за эптвоюмать?.. – от Жорки куревом тянет. Я, не говоря ни слова, достаю пачку “Беломора”: на, говорю, жуй. “Не бу-уду…” Я, не говоря ни слова, снимаю ремень с бляхой: видал, говорю, флотский якорь – щас, говорю, отпечатаю у тебя на заднице! Стал жевать. Жует. Я смотрю. Ничего не говорю. Сжевал одну.

На еще! “Не бу-уду…” Я, не говоря ни слова, спрашиваю: а ты видал, чем на флоте учат? Жует. И так всю пачку. Тут его как начало чистить

– минут с десять травил. Я, не говоря ни слова, гляжу. Наблюдаю.

Кончил. Ну что, говорю, будешь еще курить? “Не-ет…” Все. Больше как отрезало. С бабами тоже надо построже… Я заметил, Наська по гулянкам повадилась – ну, меня-то не обманешь, я выхлоп сразу чую… Я ей сразу сказал: еще раз унюхаю – бутылку в глотку вобью. И все. Как отрезало.

Иногда, правда, на него вдруг находила подмигивающая игривость в духе красавчика Сереги:

– С бабцом уметь надо!..

Но меня это даже не коробило – мое воображение отказывалось принять, что речь идет о бледной мадонне в демисезонном ватничке.

Странное дело – оказывается, я помню ее хуже всех… Про все ужимки и прыжки Кости или Сереги я мог бы рассказывать часами, а Настя – стоит перед глазами какая-то грустная туманная тень, и только.