При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы

Все в том же неприятном для сочинителя «Тарантаса» 1865 году из-под его пера вышел впечатляющий документ, знакомство с которым позволяет почувствовать не только тогдашнее состояние Соллогуба, но и его всегдашнюю суть. Пятидесятидвухлетнему писателю предстояло еще почти семнадцать лет жизни. Он будет работать над мемуарами, печатать статьи о музыке и организации тюрем, испытает странную любовь и даже сочинит весьма неудачный роман (тоже на мемуарной основе, но сильно и болезненно трансформированной), который появится в печати только после смерти автора. И все это при скептических улыбках современников-сверстников и откровенной неприязни современников младших. Покамест он пишет письмо А. А. Краевскому, опытнейшему «литературному промышленнику», бессменному хозяину «Отечественных записок», в нужный момент всегда успевающему поменять направление и редакцию журнала. С Краевским Соллогуб-литератор был, как помним, связан в свои «золотые дни». Письмо хранится в Российской Национальной библиотеке (ф. 391, ед. хр. 721):

Милостивый Государь

Андрей Александрович!

Вчера мне сказали в Театре, что вы были в Москве и меня искали. – Признаюсь, это меня удивило. – Давно доходят до меня слухи, что вы относитесь обо мне враждебно и весьма ко мне не благоволите. А почему бы это, ума не приложу. – Кажется, давно знакомы. – Когда мог, содействовал, дурного не делал. – Впрочем, в нашей журналистике давно вошло в моду отзываться обо мне как о каком-то безграмотном бариче, идиоте, доносчике и т. п. – Потешилась молодежь. – Пускай себе. – В обществе для пособия бедным Литераторам меня забаллотировали. – Это меня огорчило, как всякое незаслуженное оскорбление. – Я всегда помогал, где только мог, другим, и отнимать у меня этого права, всей моей жизнью заслуженного, не следовало бы по самой простой справедливости. Что выразила эта манифестация, не понимаю. – Вижу, то есть, охоту плюнуть в лицо человеку, простирающему вам руку для доброго дела, – но все-таки не понимаю. Но всякой моде бывает конец. – Статьи мои пропадали в редакциях, другие возвращались. – Я хотел, было, издать отдельно то, что у меня накопилось, но, если вам нужен материал, я снова готов как во времена оные. Незлобную душу вложил в меня Бог.

Уведомьте – есть и стихи и проза.

Всегда готовый к услугам Соллогуб.

11 сент<ября> 1865.

Грустно. И добавить можно только одно: к счастью, не только историки литературы, но и русские читатели относились к сочинениям Соллогуба (а значит, и к нему самому) иначе, чем литераторское сообщество второй половины ХIX века.

1988, 1998, 2012

У нас есть литература Подвиг Белинского

Белинский умер за несколько дней до своего тридцатисемилетия. Не было самоубийства, дуэли, эшафота. Был долгий, по тем временам – неизлечимый, мучительный недуг – следствие неизбывной бедности, крайней душевной впечатлительности и постоянной изнурительной работы. Полтора десятилетия литературного бытия Белинского – это тринадцать толстых томов. Год за годом он сжигал себя беспрестанным чтением всей наличествующей словесности (от Гомера до Жорж Санд, от Кирши Данилова до Гончарова, от шедевров до грошовых поделок), освоением новейшей европейской мудрости (не зная немецкого, Белинский по пересказам друзей последовательно и страстно постигал германскую классическую философию от Фихте и Шеллинга до левых гегельянцев), писанием огромных статей и писем (многие из которых не уступают его журнальным опусам – ни по объему, ни по стилистической энергии, ни по концентрации мысли, ни по силе воздействия на отечественную культуру), бесконечными разговорами – все о том же, о самом главном. Весной 1848 года – в день рождения Пушкина – наступила развязка.