При вечернем и утреннем свете

Уж как кореш кореша волок
В Ко́невичи, горный хуторок,
Тропочкой, взбирающейся круто,
С нитроглицеринчиком в горсти.
Думали, вовек не добрести.
Добрели. Хорошая минута.

Выбрались и встали в полный рост.
Высится над кручею погост.
Кто ж это глядит на гостя косо?
Коневичи в саблях и усах,
Коневичи с трубками в устах —
Грозные хранители утеса.

Кореша встречает отчий кров,
Коневич-отец кричит, суров:
«Как тебе не стыдно, срам те било!
Гостя уморил бы, что тогда?»
(Тропочкой крутою, вот беда,
Гостюшке дыханьишко отбило.)

Коневич восьмидесяти лет
Гостя волочет на табурет —
Около печурки поспокойней.
Вслушиваясь в Коневичей речь,
Гость мечтает: здесь бы и прилечь
В Коневичах, возле колокольни.

Здесь и отдохнуть в конце концов
Около усатых удальцов,
Высеченных местным камнеделом;
Так, чтоб с высоченной вышины
Долы были свежие видны,
Спящие в тумане отверделом.

Коневич-отец несет вина,
Посидите, молит, дотемна,
Переспите тут, а с утра доле;
Добрым сыром хвастает старик;
Вслушиваясь в Коневичей крик,
Гость соображает: козий, что ли?

«Козий, что ли?» — спрашивает у
Кореша, а тот ни тпру ни ну;
Коневич-отец, сидящий рядом:
«Козий, козий»,— гостюшке в ответ.
Меркнет за окном небесный свет.
Гость глядит на сыр хорошим взглядом.

Мур да мур, мурлычет кот сквозь сон,
Все угомонится, спит и он;
Горы прикорнули у порога;
Даже псы не брешут из конур.
Как там у Сережи? — Warte nur.
Balde[14]. Скоро. Подожди немного.

1987