Помню Страстной монастырь,Кинотеатр «Палас»,Пушкин в ту пору стоялВовсе не там, где сейчас.Помню, стоит неживойИ не поднимет руки,Глядя поверх мостовойНа Путинки, Путинки.На Путинках, ПутинкахВ мареве утренних лет,Как на лепных потолках,Тени струились и свет.Помню огромность окна,Света и теней струю.Восемь семей, как одна,В том коммунальном раю.Помню ту кухню в чаду,Тех керосинок слюду,Много в квартире жильцов,Восемь одних лишь отцов,Мало в квартире добра,А на асфальте двора —Мы, коммунальный приплод,Родины нашей оплот.В кинотеатр «Палас»,Помню, водили и нас,Помню, ходили с отцом,Пушкин был темен лицом.Будто сто лет — не сто лет,Поднял Дантес пистолет,И усмехнулись усы,И пошатнулись отцы.Все, что творилось во тьме,Знали наутро дворы,И оседали в умеПравила взрослой игры.Правила те — пустяки!Вот и возникли стихиПравилам тем вопрекиПро Путинки, Путинки…1972
Двор
А ташкентский перрон принимал, принимал, принималэшелоны,Погорельцы и беженцы падали в пыль от жары,Растекались по улицам жалкие эти колонны,Горемычная тьма набивалась в дома, наводняла дворы.И на нашем дворе получился старушек излишек,Получился избыток старух, избежавших огня,И старухи старались укрыться под крыши домишек,Ибо знали такое, что вряд ли дошло б до меня.А середкой двора овладели, как водится, дети,Заведя, как положено, тесный и замкнутый круг.При стечении лиц, при вечернем и утреннем светеМы, мальчишки, глядели на новых печальных подруг.И фактически, и фонетически, и хромосомноБыли разными мы. Но вращательный некий моментФормовал нас, как глину, и ангелы нашего сонма,Просыхая под солнцем, все больше являли цемент.Я умел по-узбекски. Я купался в украинской мове.И на идиш куплетик застрял, как осколок, во мне,Пантюркизмы, и панславянизмы, и все горлопанства,панове,Не для нас, затвердевших до срока на дворе,на великой войне.Застарелую честь да хранит круговая порука!Не тяните меня, доброхоты мои, алкаши,—Я по-прежнему там, где, кружась и держась другза друга,Люди нашего круга тихонько поют от души.1974