При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь

Стволом ружья я указал на землю — череп чернел пустыми глазницами и хищно щерил редкие зубы. Рядом с ним торчали из травы острые пожелтевшие кости скелета.

— Из охотничьего ружья, пулей… — тихо проговорил Лукашкин, показывая на круглое отверстие в правом виске черепа. Помолчав, он добавил: — Сразу насмерть…

— Пошли! — потянул я его за рукав, совсем забыв о подстреленном глухаре.

Аким Иванович встретил нас недовольно. Начал было упрекать, что напрасно потеряли время, но, узнав о том, что мы видели, сразу приказал Лукашкину заводить мотор. Весь день он хмуро молчал и лишь вечером, когда солнце опустилось за угрюмую стену прибрежной тайги, пересиливая шум тарахтящего мотора, громко проговорил, повернувшись ко мне:

— Ночевать остановимся у бакенщика Иготкина! — И показал на приближающийся обрывистый берег, над которым темнел кряжистый кедр, а под его мохнатыми лапами светилось окно постового домика.

Видимо, услышав стук приближающегося мотора, на берегу показался рослый сутуловатый человек. Подождав, пока мы причалили, он спустился к самой воде и, увидев Акима Ивановича, заметно обрадовался. Это был довольно крепкий старик, которому, если бы не седые волосы и такая же белая окладистая борода, можно было дать не более шестидесяти лет. Из-под расстегнутого брезентового плаща виднелась флотская тельняшка, плотно обтягивающая могучую грудь, и чувствовалось, что старик, несмотря на возраст, обладает завидной физической силой.

— Вот это и есть Степан Егорович Иготкин, — знакомя нас, сказал путевой мастер.

— Ну, паря, Акимушка, ты всегда к самой стати являешься — только что уха у меня вскипела, — протягивая для рукопожатия широкую ладонь, проговорил старик. — Пошли в мою хату, пошли! Ужинать будем. Редко-ить такие гости ко мне заглядывают.

Обиталище старика ничем не отличалось от жилья других бакенщиков, но вот стены, тускло освещенные лампой, были почти сплошь увешаны Почетными грамотами. В таком количестве мне не приходилось видеть их ни на одном обстановочном посту: в аккуратно застекленных рамках они висели, как на выставке. Среди прочих выделялась одна, в которую была вставлена цветная журнальная обложка с фотографией морского офицера, очень похожего на Степана Егоровича.

…Когда котелок с ухой опустел, мы с Лукашкиным присели на топчан, стоявший рядом со столом, достали папиросы и одновременно протянули пачки Иготкину.

— Спасибо, пари, — отказался Степан Егорович, развязывая кисет. — К махорке привык, от нее будто мозг светлее работает.

Сытный ужин и тепло, исходящее от жарко топящейся печки, разморили нас. Хотелось лечь прямо на голые доски топчана и тут же заснуть. Лукашкин сидел, прислонившись спиною к стене, низко опустив голову. Неожиданно он посмотрел на меня и проговорил:

— Интересно, все-таки, кого убили в Шамановой Гари?..

При этих словах Иготкин удивленно повернулся к нам, и мне показалось, что он насторожился. Аким Иванович кашлянул, взял у старика кисет и, сворачивая самокрутку, будто извиняясь, сказал:

— Ребята на глухарей в Гарь ходили…

— Там на человеческий скелет наткнулись, — добавил Лукашкин. — Из охотничьего ружья пулей прямо в висок кого-то застрелили и в тайге бросили…

Наступило молчание. Потрескивали в печке смолевые дрова, чуть вздрагивал язычок пламени в лампе. Иготкин сидел сгорбившись, дымил самокруткой. Махорочный дым, выгибаясь причудливыми кольцами, вился над его белой головой, медленно уплывая к потолку.

— Ты бы, Степан Егорович, рассказал ребятам… — вдруг попросил Аким Иванович и опять словно извинился перед стариком: — Понимаю, бередить зажившую рану вроде бы и не стоит, но годы-то идут… Забывать люди стали то время, легенды разные про Гарь сочиняют…

Иготкин несколько раз кряду затянулся махоркой, прищурился, будто дым закипал ему глаза, вздохнул:

— Верно, паря, Акимушка. Непрочная штука — человеческая память. Каких только сказок про Гарь не навыдумывали, а ведь, если разобраться, то дело и не так давно вроде было…

— Вот и расскажи ребятам правду! — оживился Аким Иванович. — Они как-никак дольше нас с тобою проживут, своим потомкам перескажут…

В хорошем месте расположилось охотничье село Лисьи Норы. Со всех сторон — сибирская тайга со своими названиями: Мудринская, Соболиная, Бурундучья. Рядом с селом — река, а за ней опять таежная глухомань — Тунгусская. Тайга для лисьенорцев — что дом родной. Она их растила, кормила, а некоторых и хоронила.

Особенно богата дичью и зверем была Тунгусская тайга. По преданиям стариков, в ней кочевали енисейские тунгусы, среди которых шаманил некто Васька. Этот Васька был не только шаманом, но и ловким дельцом. Обирал тунгусов, выгодно сбывал меха рыскавшим по тайге купцам. Поговаривали даже, что он имел темные связи с заграничными торговцами, которых в то время в Сибири стало появляться довольно много. На этом Васька сколотил себе приличное состояние и неведомыми махинациями раздобыл гербовую бумагу с подписью самого томского губернатора, в которой значилось, что весь участок Тунгусской тайги переходит в его, Васькино, пользование.