Прямая речь

С Украиной в крови я живу на земле
Украины,
и, хоть русским зовусь, потому что
по-русски пишу,
на лугах доброты, что ее тополями хранимы,
место есть моему шалашу.

Что мне север с тайгой, что мне юг
с наготою нагорий?
Помолюсь облакам, чтобы дождик прошел
полосой.
Одуванчик мне брат, а еще молочай
и цикорий,
сердце радо ромашке простой.

На исходе тропы, в чернокнижье болот
проторенной,
древокрылое диво увидеть очам довелось:
Богом по лугу плыл, окрыленный могучей
короной,
впопыхах не осознанный лось.

А когда, утомленный, просил: приласкай
и порадуй,
обнимала зарей, и к ногам простирала
пруды,
и ложилась травой, и дарила блаженной
прохладой
от источника Сковороды.

Вся б история наша сложилась мудрей
и бескровней,
если б город престольный, лучась
красотой и добром,
не на севере хмуром возвел золоченые
кровли,
а над вольным и щедрым Днепром.

О земля Кобзаря, я в закате твоем, как
в оправе,
с тополиных страниц на степную полынь
обронен.
Пойте всю мою ночь, пойте весело, пойте
о славе,
соловьи запорожских времен.

1973

1976–1979

«Сбылась беда пророческих угроз…»

Сбылась беда пророческих угроз,
и темный век бредет по бездорожью.
В нем естество склонилось перед ложью,
и бренный разум душу перерос.

Явись теперь мудрец или поэт,
им не связать рассыпанные звенья.
Все одиноки – без уединенья.
Все – гром, и смрад, и суета сует.

Ни доблестных мужей, ни кротких жен,
а вещий смысл тайком и ненароком…
Но жизни шум мешает быть пророком,
и без того я странен и смешон.

Люблю мой крест, мою полунужду
и то, что мне не выбиться из круга,
что пью с чужим, а гневаюсь на друга,
со злом мирюсь, а доброго не жду.

Мне век в лицо швыряет листопад,
а я люблю, не в силах отстраниться,
тех городов гранитные страницы,
что мы с тобой листали наугад.

Люблю молчать и слушать тишину
под звон синиц и скок веселых белок,
стихи травы, стихи березок белых,
что я тебе в час утренний шепну.

Каких святынь коснусь тревожным лбом?
Чем увенчаю влюбчивую старость?
Ни островка в синь-море не осталось,
ни белой тучки в небе голубом…

Безумный век идет ко всем чертям,
а я читаю Диккенса и Твена
и в дни всеобщей дикости и тлена,
смеясь, молюсь мальчишеским мечтам.

1976

Чернигов