Прямой эфир

Приподнимаюсь на носочки, зарывая пальцы в его прическу, едва не обронив букет, чудом подхваченный моим искусителем, и давлю стон разочарования, когда Гоша отстраняется, с улыбкой заглядывая в мое лицо.

— Я тороплюсь?

— Вовсе нет, — стараюсь не засмеяться, на самом деле, считая, что он слишком медлит. Я в его власти — складываю оружие, сбрасывая броню под ноги, и готова следовать куда угодно, лишь бы чувствовать рядом его плечо.

— Все-таки первое свидание. Не будешь ругать себя наутро?

— Зависит лишь от того, с какими мыслями проснешься ты, — не желая, чтобы он вновь увидел во мне ребенка, намеренно не отвожу взгляда и пячусь назад, отыскивая ключи в небольшой сумочке, перекинутой через плечо. Прикладываю пластмассовую таблетку к замку домофона и открываю дверь, но не тороплюсь проходить внутрь.

— Зайдешь? — решительно оборачиваюсь, опуская ладонь с зажатыми в ней ключами — металлическая связка позвякивает в моих дрожащих пальцах, а глаза горят решимостью. В шестнадцать я сдалась, смирившись с поражением, сейчас же чувствую себя достаточно уверенной, чтобы сделать последний шаг на пути к его завоеванию. Пусть даже на одну ночь, какая разница, если здесь и сейчас я хочу только этого?

Не улыбаюсь, когда он протягивает руку, придерживая металлическую дверь, и прохожу первой, молчаливо шагая по ступенькам. Наверное, к подобному антуражу он не привык: запах сырости бьет в нос, после вечерней прохлады, ощущаясь особенно остро, а облезшая краска на перилах не вызывает желания к ней притрагиваться… На третьем этаже кто-то в очередной раз выкрутил лампочку, а мой сосед, которого я видела лишь однажды, вновь курил на лестничной клетке, отчего к затхлому воздуху теперь примешиваются табачные пары, тяжелым облаком повисая над нашими головами.

Я не зажигаю свет, сбросив на пороге туфли, и не спешу устраивать букет в вазе — нахожусь во власти его горящего взора, замерев посреди комнаты, и уже таю как пластилин, ощущая на талии его уверенные ладони.

Нет места робости. Его руки — мои оковы, в которые я заточила себя добровольно, позволяя подчинять своей власти каждую клеточку моего тела. Его губы — мой яд, которым я хочу упиваться, ведь никогда прежде я не испытывала подобной сладости на кончике языка. Его глаза — мой маяк, без которого мне не постигнуть суши, и я больше не отвожу взора, стремясь к их свету, как к последнему причалу.

Смело касаюсь дрожащими от возбуждения пальцами оголенной мужской груди, поражаясь, насколько идеальна его кожа на ощупь, исследую в поисках изъяна и, отчаявшись отыскать хотя бы малейшую неточность в его скульптурно вылепленном теле, прокладываю дорожку поцелуями, только сейчас осознавая, какой дешевой иллюзией счастья была моя жизнь до Гошиного появления. Я сама избавляюсь от платья, отступая к кровати, и не на секунду не помышляю прикрыться зная, что сейчас обнажена перед ним не только телом, но и душой. Душой, которую он забрал намного раньше, и лишь сейчас позволил ей расправить крылья и воспарить в небеса.

Никогда прежде я не чувствовала себя такой желанной, впервые поверила в собственную красоту, доверяя обостренным чувствам. То, как он смотрит на меня, как нетерпеливо избавляется от брюк и подходит к кровати, аккуратно укладывая меня на нерасплавленную постель, подкупает, не позволяя сопротивляться дурману. В эту самую секунду убедить себя, что и он никогда не испытывал чего-то подобного прежде — такой пустяк! Это то, с чем я справлюсь за единое мгновение.

Не замечаю, как мое белье летит на пол, и разверзнись сейчас земля под моими ногами вряд ли смогу испугаться — неважно, что происходит вокруг, важна лишь моя потребность чувствовать его и с готовностью принимать любую ласку, качаясь на волнах удовольствия.

— Гоша, — шепчу, впиваясь ногтями в крепкие плечи, и выгибаюсь, наслаждаясь настойчивыми движениями его разгоряченной плоти внутри меня.

— Тише, — прикусывает мою губу, топя мой стон в поцелуе, и еще сильнее прижимает к себе.

Я на краю бездны и мой полет в пустоту неизбежен. Знаю, что приземление будет мягким, но продолжаю цепляться за крепкую спину своего нежного убийцы. Лишь его шепот, оглушительный шепот, звучащий лучшей мелодией, на которую только способен человек, сейчас разносится в моей голове, подгоняя к неизбежному финалу. Его постель — лучшее место для смерти, его объятия — лучшее место для возрождения к жизни.