Прямой эфир (СИ)

Они делят дом. Семейный особняк, от которого эта дама в персиковом платье-лапше, мечтает как можно скорее избавиться, ведь одинокой телезвезде, чей закат не за горами, нет нужды в шестнадцати комнатах и зимней оранжереи. Хочет перебраться в город, где присмотрела отличную квартирку в триста квадратов с террасой и двумя машино-местами на подземном паркинге.

— Да что ж ты за человек?! Без твоего согласия я его не продам, а потянуть покупку жилья без этих денег мне не удастся!

— Насколько я помню, квартира у тебя уже есть, — супруг с шумом захлопывает папку, кидая ее на журнальный столик, и, бросив на блюдце недоеденный кекс, отряхивает ладони, всем своим видом показывая, что дальше развивать эту тему он не намерен.

Вскакивает, сгребая бумаги в кучу, и уже направляется к выходу, когда его мать нарушает тишину своим обескураженным выкриком:

— Квартира? Две комнатки, отошедшие мне после смерти бабушки, ты называешь квартирой? — Эвелина смеется, а я откусываю свой десерт, наслаждаясь сладостью ягод и мягкого теста, которая ощущается особенно остро под аккомпанемент нервозных ноток, проскальзывающих в женском голосе.

Наверное, я нехороший человек, если упиваюсь ее поражением?

Беззаботно, словно люди вокруг меня не метают молнии, не сжимают руки в кулаки и глаза их не наливаются кровью, пережевываю сдобную массу, уткнувшись в модный журнал, обложка которого встречает меня лучезарной улыбкой лучшей подруги. Все-таки Петрова хороша. Получила свою первую музыкальную премию, и теперь ближайший год расписан для нее по минутам: гастроли, съемки клипов и участие в комедийном сериале, где ей предстоит сыграть роль избалованной певички.

— Лиза! — подпрыгиваю, когда внезапно присевшая рядом свекровь отбирает таблоид из моих пальцев и с таким пылом принимается умолять хоть как-то помочь ей в ее борьбе за квадратные метры, что мне становится не по себе от тех мыслей, что только что снедали мою голову:

— Ну, я ведь права! Повлияй на него, пожалуйста! Я знаю, что Игорь прислушается, если ты встанешь на мою сторону. Я с трудом свожу концы с концами — молодые актрисы дышат мне в спину, с театра не сегодня завтра попрут! Еще и эти санкции с его стороны, — едва не плача, жалуется мне на отказ Громова оплачивать ее счета, если она не прекратит спускать все свои деньги на молодых любовников. — Да, я транжира! Да, я люблю дорогие вещи и украшения, но разве это повод так со мной поступать? Я же его растила…

— Когда? — муж появляется в дверях, уже без галстука, с закатанными до локтя рукавами темно-серой рубашки, прекрасно подходящей под эти брюки цвета мокрого асфальта.

Играет желваками, сверля затылок матери взором, который, как мне кажется, вполне способен испепелить эту изящную женщину, оставив после нее лишь неприметную кучку пыли на обивке дивана.

— Расскажи мне, когда ты меня растила? В перерывах между спектаклями?

— Это моя работа! И что-то я не припомню, чтоб ты хоть в чем-то нуждался! — отбрасывает мою руку, а я, наконец, выдыхаю, растирая покрасневшую кожу. В своем стремлении меня разжалобить Эвелина и не думала рассчитывать силы.

— А что перепадает мне?! — теперь встает, подпирая бока кулаками, и даже топает ногой, жестом прогоняя мелькнувшую в коридоре няньку.

Сколько сейчас? Девять? Надеюсь, девочки уже спят.

— Жалкие крохи, сынок!

— Вот только не надо! Я никогда не скуплюсь на твои нужды, — и, между прочим, это моя заслуга.

Плод бесчисленного множества поучительных лекций, что я прочитала Гоше, стремясь хоть немного его вразумить. Разве это справедливо, так плевать в мою душу, устраивая мне встречу с его любовницей, после всего, что я сделала для свекрови?

— Тебе сколько не дай, всегда будет мало!

— Господи! Какой же дурой я была, что, вообще, связалась с твоим отцом! Хожу, как попрошайка, уговаривая собственного ребенка обеспечить мне достойную старость!

— Старость, — ядовитая ухмылка у Гоши неподражаема.

Меняет красивое лицо до неузнаваемости, искажая благородные черты звериным оскалом, но только должного отклика внутри себя я больше не нахожу. Не пугаюсь, не хочу приласкать того обиженного ребенка, что нет-нет да явит миру свою израненную душу, и, уж точно, не стану жалеть эту даму, что смахивает со щеки скупую слезу.

Они стоят друг друга. Вот так, спустя сотни, тысячи дней, что я провела бок о бок с этими людьми, очевидное, наконец, коснулось моего взора — передо мной два испорченных эгоиста, с таким запалом требующих у окружающих любви и внимания, хотя сами совсем неспособны на отдачу.

Пользуюсь тем, что обо мне благополучно забыли, и быстро ретируюсь в кухню, все еще слыша их звенящие злостью голоса за своей спиной.

— Твой последний ухажер лишь на два года старше меня. О какой старости идет речь? И, кстати, именно на деньги отца ты вывозила своего любовника в Испанию.