Прямой наводкой по врагу

Однако мой болезненно придирчивый взгляд замечал, что в небольших по численности тыловых подразделениях и при штабе нашего полка было примерно столько же евреев: уполномоченный СМЕРШа Вигнанкер, почтальон Вин, автоматчик при штабе Шульман, завскладом ОВС Сапожников, писарь строевой части Якубман. Заметный процент евреев я обнаруживал также в «верхах» и тылах дивизии. Назову только тех, кого запомнил: замкомдива по тылу Драйгер, адъютант комдива Ельчин, нач политотдел а Липецкий, инструкторы политотдела Фарбер, Винник и Блувштейн, инженер службы тыла Друй,артист дивизионного ансамбля Гольдштейн, печатник редакции многотиражки Перельмутер. (В этих подразделениях было гораздо безопаснее, чем на передовой, но и здесь, конечно, люди погибали.)

Конечно, такое неприятное для меня соотношение «активно» и «пассивно» воюющих, евреев в нашей дивизии было заметно не мне одному, и оно могло подкреплять позицию тех, кто твердил об умении евреев «устраиваться». Как антисемитизм в тылу страны, как злые наветы на евреев в немецких листовках, так и коробившая меня собственная «мини-статистика» стрелкового полка#p1 глубоко задевала мои чувства. И я старался своим поведением на фронте опровергать антиеврейские предрассудки.

* * *

Целый ряд моих поступков в военные годы был продиктован стремлением доказать окружающим, что я, еврей, ничем не хуже других. Не раз в бою я демонстративно пренебрегал опасностью, да и вообще в своей батарее был в числе стойких. Ваня Камчатный в письме Вере писал после боев в «Балке смерти»: «Изя оправдал Ваше доверие. Он дрался к примеру всем, и ни под пулями, ни под бомбами его никто не видел с поникшей головой... Вы можете гордиться им, как я своим боевым товарищем».

Конечно же, помимо желания опровергнуть предрассудки антисемитов, были и другие, не менее веские мотивы моего поведения: патриотизм, ненависть к врагу, верность присяге, долг члена партии. В какой-то мере присутствовал и присущий мне со школьного возраста «синдром отличника» (в частности, очень хотелось заслужить побольше орденов и медалей). Не только в бою, но и вдали от фронта, в спокойной обстановке, не хотелось уступать в чем-либо моим боевым товарищам. Возможно, это была неосознанная «адаптация к окружающей среде».

Не могу не рассказать о тех двух случаях на фронте, когда я совершенно сознательно принимал жизненно важные решения, исходя из того, что я — еврей.

Была при политотделе дивизии «группа по разложению войск противника» (начальник группы — еврей, майор Винник). В группе имелся автомобиль с громкоговорящей установкой. Машина должна была подъезжать к переднему краю и, направив рупора в сторону противника, вещать пропагандистские тексты. (Правда, я не помню, чтобы эта машина появлялась на позициях нашего полка, но многотиражка как-то писала о действиях группы.) Однажды в 1943 году Винник, узнав о том, что я свободно говорю по-немецки, разыскал меня и предложил перейти в его подчинение. Я сразу отверг заманчивое предложение, ответив Виннику, что, мол, должен же кто-то из евреев воевать на передовой.

Второй эпизод имел место осенью 1944 года, когда мы вышли на левый берег Немана напротив города Тильзит. Правый берег реки поднимался к городу почти отвесно. Когда я впервые увидел открывшуюся панораму, подумалось: «Не дай бог наступать на этот город в лоб!» Но командование имело свои соображения, и было объявлено, что в ночь на 31 октября (опять роковой последний день месяца!) полк будет переправляться через Неман и штурмовать Тильзит. Всю остававшуюся неделю мы в прибрежном лесу вязали плоты, а ночами оборудовали огневые позиции у самой реки. Было сообщено, что первым, кто войдет в город, будут присвоены звания Героев Советского Союза, но, несмотря на это, настроение у окружающих было тревожное, энтузиазм не просматривался, так как шансов уцелеть было мало. Вот строки из моего письма Вере, написанного в эти дни. «...Я стою на пороге очень серьезных боев, и один Господь знает, чем они окончатся для меня...» (ни до, ни после этого я не писал так откровенно о предстоящей опасности).