Пряный аромат Востока

Вива так шумно вздохнула, что ей пришлось извиняться перед своей соседкой. Зачем она едет в Шимлу, если это так больно? Не считая Фрэнка, который не очень-то и понимает, что это для нее значит, кому какое дело, если она сойдет с поезда на следующей станции и вернется в Амритсар? Последние следы ее дорогого сердцу прошлого можно устранить, выбросив в окно письмо Мейбл Уогхорн и ключи от сундука.

Поезд стучал колесами, упорно набирая высоту. На Калке, крошечной станции, прилепившейся к скале, мужчина с корзинкой продуктов вскочил в вагон и стремглав побежал по нему, крича: «Вода, фруктовый пирог, лимонад», но Вива не могла есть, еда не лезла в глотку.

Молодой супруг, сидевший напротив Вивы, спрыгнул с поезда, нырнул под платформу и купил в ларьке плошки с супом дхал. Его молодая жена застыла в боязливом ожидании и не отрывала от него глаз.

В конце-то концов все просто, подумала Вива при виде ее облегчения, когда он вернулся.

Дом – это когда ты знаешь, что находишься в центре мира другого человека. Вива утратила эту опору вместе со смертью родителей. После их ухода из жизни никто в общем-то не был к ней ни жесток, ни груб – ее не били, не отправляли в работный дом, так что скрипки пускай не рыдают. Изменилось вот что: она начала чувствовать на себе – как это там называется? – избыточную требовательность со стороны окружающих.

В домах родственников она ночевала в спальнях выросших детей; их пыльные куклы и деревянные поезда глядели на нее с гардероба. Во время школьных каникул, когда она оставалась в монастыре, ей приходилось спать в лазарете, где она особенно остро ощущала свое одиночество и казалась себе маленьким дебилом с какой-то неприятной болезнью. Когда она повзрослела настолько, что стала сама себе хозяйка и поселилась в той крошечной квартирке на площади Неверн, ее опьянила свобода. Наконец-то она была по-настоящему одна и ей больше не нужно было испытывать ни к кому благодарность.

В полудреме она думала о Джози. Как ужасно, что память о ней начала тускнеть, словно музыкальная пьеса, которую играют и играют столько, что она уже теряет свою власть над человеческой душой. Черные кудряшки, голубые глаза, длинные ноги, скачущие с камня на камень. «Быстрей, копуша, прыгай!»

Ее лучшим воспоминанием был поход с Джози и родителями в предгорья Гималаев; вся семья ехала верхом, за ними следовали слуги и пони с припасами и походными кроватями. Они спали в палатках под яркими алмазами звезд и слушали рев горного ручья. Возле палаток пони щипали траву. Родители сидели у костра и рассказывали по очереди истории. Героем любимой отцовской истории был Паффингтон Блоуфлай – сильный и храбрый мальчишка, который никогда не ныл и не жаловался.

Потом они переехали в Кашмир; точное название городка она уже не припомнит, как не может вспомнить многие дома, в которых им доводилось жить, школы, друзей. Зато помнит мост, который где-то рухнул и нуждался во внимании их папы. В дни какого-то праздника они ездили на озеро в Шринагар, где наняли дом-лодку. Они с Джози (она отчетливо это помнила) были в восторге от их веселого маленького суденышка с ситцевыми занавесками и бумажными фонариками на палубе, от их собственной миниатюрной спальни с красиво раскрашенными койками. Но Вива помнила, что ей доводилось и плакать – вроде по собаке, которую им пришлось оставить, а она ее любила с детской безоглядностью и понимала, что расстается со своим другом навсегда. Чтобы ее развеселить, мама разрешила им спать на палубе. Они с Джози сидели под общей москитной сеткой и смотрели, как солнце залило кровавым светом все небо, а потом нырнуло в озеро, словно расплавившаяся ириска.

В какую-то ночь Джози, у которой был такой же математический ум, как у папы, вычислила – на основании чего, Вива уже не помнит – невообразимую катастрофу: что одна из них умрет и оставит другую в одиночестве.

– В Индии умирает один из четырех, – сказала Джози. – Мы можем не дожить до старости.

– Если ты умрешь, то я умру вместе с тобой, – заявила Вива.

Нет, она не умерла. Еще одно шокирующее открытие, равнозначное предательству – она смогла жить без сестры, без родителей.

Когда у Джози лопнул аппендикс и ее отнесли на гарнизонное кладбище, Вива много месяцев была одержима мыслью о том, что ее сестра превращается в скелет. Она видела свежую землю на других маленьких могилах; выспрашивала у матери подробности смерти других детей. Какой-то маленький мальчик наступил на змею и потянулся к ней ручонками; другой умер от тифа на следующий день после Джози.

Может, Вива задавала слишком много вопросов? Вполне вероятно. Или, может, маме было просто тяжело видеть ее, так похожую на Джози? Или потому что она какое-то время упрямо отказывалась мириться с тем, что Джози ушла от них. Перед сном она клала на постель пижаму сестры и печенье, чтобы та не осталась голодная, когда вернется. Она шептала молитвы Христу и Деве Марии, она ходила в индуистский храм и возлагала цветы перед статуями богов, сыпала рис, пока вообще не разуверилась во всем.