Пряный аромат Востока

Если миссис Уогхорн уже умерла, Вива избежит мучительной встречи с прошлым. При мысли об этом она почувствовала облегчение и тут же ужаснулась. Не нужно было вообще питать какие-то надежды, хотя «надежды» – совсем не то слово для описания нараставшей в ее душе паники.

Поезд покинул очередную маленькую станцию. Вива положила на колени книгу и посмотрела в окно на картонные домики, ветки, грязь, почерневшее дерево. «Вот я дуну раз, вот я дуну два – и полетит ваш домик кувырком», – говорит Волк в «Трех поросятах». А тут и напрягаться не надо – легкого ветерка достаточно. Мимо окна проплыл сигнальный ящик, рядом с которым стояли мужчины, закутанные в одеяла, и таращились на нее. Возле окна вынырнули трое грязноватых мальчишек, босых и сопливых, и восторженно помахали руками поезду.

Ничего необычного, подумала она, помахав им в ответ. Дом – роскошь, без которой живет половина человечества. В годы ее детства, когда ее отец, железнодорожный инженер, был нарасхват, ей даже в голову не приходило мечтать о постоянном жилье, которое ты можешь назвать домом. И без того это было самое счастливое время. Все они – Вива, Джози и их мать – через каждые несколько месяцев ехали вслед за отцом, словно цыганский табор. Вива смутно помнила некоторые места – Ланди-Котал, Лакнау, Бангалор, Читтагонг, Бенарес; другие растворились в туманном прошлом, которое иногда устраивало ей сюрпризы. Так, по дороге в Ути она выставила себя в глупом виде, сказав Тори, что узнала какую-то там маленькую станцию – выцветшие синие окошки, выстроенные в ряд красные бочки, – и тут же они увидели такие же синие окна и красные бочки на следующей станции и на других.

Поезд начал подъем к подножиям Гималаев; к дороге подступили густые зеленые леса. В нескольких купе от нее грохочущий английский бас объяснял кому-то – вероятно, жене, – что ширина колеи здесь всего два фута и шесть дюймов[87], и что вся эта дорога – чудо инженерной мысли, и что они проедут через сто два туннеля, пробитых в скалах. «Сто два! Господи! – воскликнул ленивый театральный голос. – Поразительно».

Внезапно ей ужасно захотелось похвастаться, сообщить всем: «Эту дорогу строил и мой папа. Он был одним из лучших железнодорожных инженеров в Индии, а это кое-что да значит!»

Но их голоса уже заглушил гудок паровоза. Поезд нырнул в туннель и снова вынырнул на свет.

Как же ей нравилось в детстве путешествовать; она жалела детей, у которых не было новых домов, которые предстояло обживать, новых деревьев, на которые еще предстояло забраться, новых друзей. Она была дитя Империи и теперь это понимала.

Еще одна мысль поразила ее как удар. Ее дом был там, где были они – папа, мама и Джози, – а с тех пор она, бесприютная, просто мечется по свету.

Папа, мама, Джози – давно уже она не осмеливалась произнести их имена вместе. Она посчитала на пальцах: ей было восемь, может, девять лет, когда она в последний раз сидела вместе с ними в этом поезде. Как странно, что она живет без них столько лет. Мать всегда собирала специальные корзинки для таких поездок: с лимонадом, булочками, сэндвичами, «Аппетитным» кексом. Во время той памятной последней поездки Джози сидела рядом с мамой, а Вива – напротив них в полоске солнечного света возле папы. Ей снова вспомнилось солнце на ее волосах, радость оттого, что сидит рядом с ним. Стройный, сдержанный человек с ласковыми руками и умным лицом. Он никогда не говорил ей, что любит ее, – это было не в его обычае, но он любил, и она знала это, знала всегда; это как будто ты находишься внутри незримого магнитного поля.

Честно говоря, они с мамой ждали мальчика, а когда он не получился, папа без раздумий отдал свое сердце Виве. Больше всего на свете ей нравилось слушать, как папа рассказывал о восхищавших его вещах – паровых двигателях. Он говорил, что они избавляют лошадей от тяжелой работы и сами перевозят груз, и что пар, выходящий из котла, – это энергетический танец молекул: «Если бы ты могла их увидеть, они бы летали вокруг – миллиарды шариков».

Образ отца снова завладел всеми ее мыслями. Когда ее глаза видели пыльные деревни, городки, выжженные солнцем пространства между ними, ей с такой страстью, какой она не испытывала уже давным-давно, хотелось, чтобы папа вернулся. Тогда они поговорили бы с ним о многом, и об этой железной дороге тоже. Дома, когда он размышлял над сложными проблемами эксплуатации дороги, он вытаскивал из шкафа большой деревянный ящик с надписью «Королева». Высыпал его содержимое на травяную циновку, постеленную в его кабинете: миниатюрные фигурки парижских мостов, крутые откосы, деревья, валуны из папье-маше. Как мудро он придумал – жизнь для него была как детская игра. И какой безнадежной затеей, должно быть, казалось ему строительство этой амбициозной дороги – с такими крутыми горами и огромными скалами, сквозь которые приходилось пробиваться с помощью взрывов.