Прятаться больше не с кем

Время щипковых инструментов выходило, заходил я и начинал щипать свою гитару.

Меня учила женщина. Судя по её поведению — одинокая и несчастная. Принцип обучения у неё был практически тот же, что и у моего отца — ёбнуть по рукам, когда не попадаю в аккорд, прикрикнуть, называть не по имени, а исключительно по фамилии. В ней было что — то привлекательное, но я даже и подумать не мог о том, чтобы, например, вздрочнуть на неё — всё портила манерность, визгливый голос и большой горб на носу. Без этого носа я даже не мог представить, как она могла бы выглядеть.

В итоге до неё дошло, что она не хочет меня учить, а я не хочу учиться, и мы распрощались. Через несколько лет вместо первого этажа я стал ходить на второй — дверь с торжественным названием «Секция духовых инструментов».

Вообще это был зал для занятий балетом или танцами, но другого помещения «не нашлось». Днём там трещали задницы от растяжки, а вечером трещала моя башка от сильного напряжения. Преподавал нам действующий военный, но никаких армейских порядков не насаждал.

В этом балетном зале я и познакомился с Пеликаном. Он играл на саксофоне, мне почему — то достался тенор. Насилие над лёгкими мне нравилось больше, чем насилие над пальцами — всего три клавиши, комбинации нот проще запоминаются. Главное — сливай слюну вовремя, иначе будешь пердеть и булькать, как старый пионерский горн.

Перед занятиями мы с Пеликаном обычно выкуривали по паре сигарет, хотя наш военный был категорически против этого — понятно, что, когда работаешь лёгкими, лучше держаться от дыма подальше. Но кого эти предостережения могли остановить..

Если бы не продолжающиеся уроки сольфеджио, всё могло быть ещё лучше, чем было. Преподаватель была отличная, а я — нет. Я не понимал, не хотел понимать что — то кроме нот и размеров, а принуждение к игре на фортепиано вводило меня в ступор. Я мог напеть несколько мелодий, наигранных в последние полчаса, но сыграть с листа — нет. Пальцы не слушались, глаза искали нужную клавишу по несколько секунд… Двумя руками я вообще не мог играть, мой рабочий палец — указательный на правой руке. И никакой другой.

Нарисуйте скрипичный ключ. Сейчас она будет медленно играть, а я должен записывать ноты, которые она сыграла. В какой октаве..

Когда мы перешли в последний класс и оставался год до выпуска, военный исчез. Пропал бесследно и как — то слишком быстро. Наш оркестр успел дать несколько «концертов», я со своим тенором выступал в школе — разгонялся, чтобы было достаточно громко, лицо сильно краснело, со лба текло, я закрывал глаза, у меня губы звенели и мундштук нагревался как закипающий чайник. Я слышал смех и гогот, «вытри ебало», но было плевать. Ведь я УМЕЛ, а они — нет.

Мы собирались ещё несколько раз без преподавателя, в основном болтали, курили, иногда мы с Пеликаном джемовали — он выдавал отличные импровизации, лидировал, а я под него подстраивался. Потом у нас отобрали инструменты — они были собственностью школы — и мы перестали туда ходить. Саксофон был личным инструментом Пеликана, также он неплохо играл на тромбоне. Я не умел играть больше ни на чём, поэтому иногда просил Пеликана сыграть — слушать хорошую игру мне очень нравилось.

Но живой музыки становилось вокруг нас — и в нас — существенно меньше, однажды она прекратилась совсем. Мы заходили к Пеликану в дом (частный дом в коттеджном посёлке), поднимались на второй этаж в его комнату и играли в плэйстейшн, нинтендо и хрен знает что ещё — у него было всё.

— Рэ, пойдём покурим!

Пеликан заметно картавил — и это был ещё один повод для подколов. Но не было бы их, если бы не его реакция — он сначала смеялся (типа понял шутку и умеет смеяться над собой), потом вспыхивал и через пару секунд становился серьёзным, как школьный учитель, увидевший кучку говна на своём стуле. Лицо не выражало эмоций, но глаза по — прежнему горели. Он глубоко затягивался и со свистом выпускал дым обратно, щурясь и подтягивая сползающие штаны. Мы курили в просторном туалете рядом с его комнатой, но никакой вентиляции там не было, дым разъедал глаза, впитывался в одежду и мне приходилось чаще её стирать.

— Рэ, а что там Дэнни? Давно его не видел.

— С ним всё нормально, немного замкнулся в себе после того, как стал свидетелем повешения Вика.

— Вик..

— Ну тот самый, который хотел играть в нашем оркестре, но что — то там не получилось.

— И он из — за этого что ли?

— Нет.

— А из — за чего?

— Пеликан, я не знаю. Я ведь тоже с ним тесно не общался. Дэнни говорил, что у него нашли ВИЧ.

— Бля… ВИЧ, значит. И Дэнни видел, как он повесился?