Прибалтика: война без правил (1939—1945)

Усиливалось и влияние государства на экономическую сферу. Это сказалось прежде всего на расширении государственного сектора в этой сфере. В Литве, где основу экономики составляло сельское хозяйство, этот процесс был не так заметен и протекал в «мягких» формах, тогда как в Латвии можно было вполне говорить об «огосударствлении» как целенаправленной политике^{16}.

Интересы большинства граждан балтийских стран были связаны с сельским хозяйством: в промышленности было занято немногим более 20% населения Эстонии, 14,8% — Латвии и 6% — Литвы (данные 1934 г.)^{17}. Процесс «огосударствления» частично затронул и эту сферу: так, при проведении земельной реформы в Латвии государство заявило свои претензии на значительную долю собственности. Однако доминантой аграрной реформы — а в Латвии она растянулась на 17 лет, с 1920 по 1937 г., — была ликвидация безземельного и малоземельного крестьянства. Столь же радикальной была аграрная реформа в Эстонии. В первую очередь в процессе национализации земли были существенно урезаны владения балтийских немцев и других крупных собственников.

В результате и в Латвии, и в Эстонии этот вопрос во многом потерял свою остроту. Например, в Латвии безземельные крестьяне составляли в 1920 г. 61,2% сельских жителей, а после завершения аграрной реформы в 1937 г. —только 18%.^{18} Теперь главной проблемой латышских и эстонских крестьян стала не земля, а налоги, поскольку многие хозяйства находились в долговой кабале: в 1930 г. долг латышских крестьян различным финансовым учреждениям составлял 277,3 млн. лат^{19}. Однако, несмотря на налоговые и частично земельные проблемы, аграрный вопрос — в том виде, в каком его использовали коммунисты для привлечения на свою сторону крестьянства, — в Латвии и Эстонии не существовал. В Литве ситуация складывалась по-другому. Там земельная реформа затронула только поместья крупных землевладельцев, имеющих 80 га и более^{20}.

Помимо установления авторитарной власти, президенты балтийских стран постепенно обрастали и соответствующей идеологической атрибутикой, примеривая на себя титул «вождя нации». Первым это сделал Сметона^{21}. Латышская пресса охотно называла Ульманиса «величайшим деятелем Европы» и «дважды гением»^{22}. А Пяте и вовсе без эвфемизмов отвечал на вопрос о своей «избранности»: «Говорят, что я плохой президент и т. д. Но я не могу уйти, потому что нет никого, кто бы мог занять мое место»^{23}.

Между тем режимы во всех трех государствах не чувствовали себя спокойно. Причем угроза исходила от главных союзников власти — военных.

В Литве после декабря 1926 г. и до советского вторжения 1940 г. было несколько попыток переворотов^{24}. До 1929 г. А. Сметона вынужден был делить власть с другой влиятельной фигурой — А. Волдемарасом, за которым стояли правые, а потом и откровенно профашистские силы. Даже после отставки с поста главы правительства Волдемарас сохранил свое влияние среди оппозиционных Сметоне сил, особенно среди военных.

Не смог избежать конфликта с военными и латвийский лидер К. Ульманис, который отправил в отставку военного министра и своего заместителя Я. Балодиса. Это случилось в марте 1940 г., т. е. незадолго до аннексии Латвии СССР^{25}.

Авторитарный стиль управления воспринимался многими политическими лидерами этих стран — не только самими диктаторами, но и их конкурентами — как гарантия сохранения государственной независимости. Однако у авторитарных режимов есть «природные» особенности, которые неизбежно сближают их с советской моделью и в этом смысле могут рассматриваться как «предпосылки» советизации^{26}. Коммунистам «нигде не пришлось бороться с демократическо-парламентскими порядками, а нужно было всего лишь заменить авторитарных руководителей коммунистическими функционерами, в то время как склонность авторитарных режимов к государственному контролю за экономикой служила благоприятной предпосылкой для быстрого внедрения коммунистического планового хозяйства»^{27}. Во многом, советская военная экспансия, быстро и беспрепятственно проведенная советизация, прошедшая при разноплановом активном содействии значительного количества местных функционеров, и в итоге потеря балтийскими государствами независимости являлась следствием их внутреннего кризиса^{28}. Хотя, разумеется, эти существенные обстоятельства, в отличие от внешнеполитических, не являются превалирующими.