Приближаясь и становясь все меньше и меньше

Дивизион тем временем жил обычной ночной жизнью. Возле вкопанной у казармы бочки вспыхивали тихие огоньки, обсуждались новости дня.

Согласно заключению, майор Курбанов подорвался в Долине смерти на одном из 122-миллиметровых снарядов, выпущенных в белый свет гаубичниками старшего лейтенанта Литвинова из артполка. В курилке же считали, что это был меткий выстрел. Однако этому значения не придавалось: специалисты-баллистики определили, что из артиллерийских систем, стоящих на вооружении в настоящий период, в том числе и зарубежных, по движущейся цели размером 170X50 с расстояния 2,5 тысячи метров, да еще с этим негодным ночным прицелом, да еще с короткой остановкой на третьей секунде, успешно выполнить одиночный прицельный выстрел можно только теоретически. Поэтому за халатное отношение к своим обязанностям, то есть несвоевременную очистку территории от неразорвавшихся боеприпасов, на начальника южного сектора полигона капитана Котько было наложено взыскание — приостановлено очередное воинское звание.

Однако курилка стоит на своем, и из года в год пересказывают, как легенду, историю сержанта, который из пушки застрелил майора, и молодые командиры непременно слышат об этом после первого же своего офицерского собрания, за бильярдом, за крепким стаканом в кругу ветеранов-однополчан, и сердце их наполняется гордостью за самоходную артиллерию, за родной дивизион, где были некогда такие мастера.

4

Говорят, он работает в Красном Селе. К нему специально приезжают, даже из других городов, кто слышал, как он делает клапана. Обычно на станции всегда перетягивают, чтобы не было стука и клиент был доволен, а то, что запорют распредвал, — наплевать. Он же — никогда, — и обязательно посмотрит карбюратор, наладит такую смесь, что и не снилось, «прием»—закачаешься! А холостой ход?!

— Да, что и говорить, — мастер, знаешь, за это отстегиваешь — не жалко, — рассуждают частники.

Его мать недавно кому-то рассказывала, что он сам выучился варить варенье из зеленого крыжовника с вишневым листом. Оказывается, это целая наука: нужно трижды довести до кипения, после каждого раза выносить на холод на шесть часов, иначе оно помутнеет, потеряет изумрудный цвет и уже не будет «королевским». Ему очень важно, как подать: оно должно играть на столе, нужны тонкие стеклянные вазочки на длинной ножке, сейчас таких не выпускают, одна надежда — вдруг удастся в антикварном, он даже вешал объявление — все без толку. Они купили квартиру на Юго-Западе, только там он почти не показывается.

Кто-то говорил, что он все чаще и чаще бывает в просторной пятиугольной комнате, в башне на последнем этаже у Нарвских ворот, где по стенам китайские гравюры, пыльные книги, сухие растения, валяются милые безделушки, ветхие тусклые ткани, где на свист выходят мыши и едят старые корочки и уходят обратно. Там удивительно пахнет.

Она сама остановила часы: пусть уйдет из его жизни медный звон и запах непоправимости, — думает она, хотя прекрасно знает, что это невозможно, и ему продолжает сниться тяжелый густой дух сгоревшего артиллерийского пороха, брякает гильза о казенник — шипит синий огонь, — ей хочется, чтобы он был с ней даже во сне, и уже наплевать, что не будет детей.

— Он лучший любовник, — призналась эта женщина. — Я сойду с ума…

Но дело не в этом, он сразу оценил, еще когда в первый раз отодвинул шелковые занавеси под цвет старого дерева и отметил про себя, что слева перекрывает Шкапина, справа — Промышленную: получается — замыкает на себе весь сектор от Ворот до райсовета, и райсовет, и два перекрестка перед ним! А если посадить толковых ребят на Бумажный канал, то будет вообще не взять, даже с воздуха: придется заходить в лоб, а таких дураков нет, не изобрели еще таких дураков, чтобы его атаковали с фронта.

Похоже, он останется жить, там хорошая позиция.

Он ей как-то об этом сказал, она, разумеется, не поняла. Женские интересы лежат в других областях: они не могут рисковать ничем из того, что выпало сверх отмеренного, но, не раздумывая, оставят все ради этого счастливого билета, хотя знают, что придется расстаться, и, бывает, плачут даже в первый день, потому что никому не известно, когда это произойдет.

— Я не могу бороться за место в его сердце, — говорила она подруге, — у него его просто нет.

И, может быть, поэтому ничего не сказала, когда он обратил внимание на зеркала, занавешенные черным шифоном.

— Что такое?

— Я потеряла маленького брата.

Она никогда не скажет об этом, чтобы не называть имени того, что для нее страшней собственной гибели, чтобы не утратить счастливый билет. Откуда ей знать, что с ним ничего такого не может случиться, потому что у него блестящая реакция, прекрасная прыгучесть и уникальное чувство ориентации? А хоть бы и так. Вот потому он не узнал, что тот, кого он называл Доктором, кончил свою практику.