Прибой

— Ты хочешь сказать, это не из-за нее ты?..

Жан Дюпон закричал, будто автомобиль еще раз проехал по нему:

— Ты совсем спятил!

— Я не вижу почему! Дениз мне все рассказала. Ведь ты был ее любовником?

— Ну!

— Ты у нее был в тот вечер?

— Ну!

— Она же призналась тебе в том, о чем весь наш коллектив уже знал: что она полюбила другого?

— Да!

— Ну, тогда?

Клиш победно улыбнулся как штангист, сбросивший взятый вес.

— Я жду продолжения, сказал Дюпон.

— Очень просто. Узнав о том, что впал в немилость, ты вышел на улицу и бросился под машину.

Жан Дюпон издал неопределенный звук.

— Ты полный идиот! — выругался он, — Ты забыл, что я сам хотел порвать с ней четыре месяца тому назад. Дениз облегчила мне задачу, опередив меня. Она избавила меня от лишних хлопот. Она…

— Очень странно, ты мне никогда не говорил, что она надоела тебе.

— Потому что я хорошо воспитан.

— Одно другому не мешает…

— Послушай, Клиш, поверь мне: вечером седьмого декабря, покидая Дениз, я был счастлив как беглец, как утопленник, которого вернули к жизни, как…

— И поэтому ты бросился под колеса машины?

— Неправда! — закричал Дюпон. — Я поскользнулся и потерял равновесие, вот и все!

У Клиша на лице появилась мерзкая улыбка «человека, которого не проведешь».

— Гениально, — сказал Клиш. — К сожалению, свидетели придерживаются другого мнения! «Это поступок отчаявшегося человека»- вот что все говорят.

Жан Дюпон совсем разъярился:

— Подлец! Подлец! — рычал он, — Но Дениз — то? Вы расспрашивали ее на работе? Она вам не объяснила?

— Она объяснила, что ты очень ранимый человек и сожалеет, что обошлась с тобой слишком жестоко.

Лицо Дюпона вспотело. Своей белой лапой снежного человека он раздвинул бинт на лице. Дышал он прерывисто. У него был взгляд нетрезвого и слабоумного.

— Слушай, — сказал он, наконец. — Я признаюсь тебе. Я не только не люблю Дениз, я ее ненавижу. Даже если мне ее принесут голой на блюдечке, я отвечу: «Нет, не хочу». Она неуклюжая, жирная и выцветшая. У нее ужасные зубы. Ходит как утка. Плохо одевается. А руки! Ее руками только детей душить!

— Ну, да, рассказывай! — сказал Клиш с хитрой ухмылкой.

Опустошенный, раздавленный Жан Дюпон вертел головой по подушке.

— Видишь ли, — продолжал Клиш, — твое тщеславие меня удивляет. Что позорного, если любишь женщину и готов умереть, когда она тебя бросает.

Дюпон закрыл глаза, как будто собирал всю свою энергию перед последним штурмом.

— Клиш, — сказал он, наконец, — я не желаю больше тебя видеть. Вон отсюда! И больше не приходи ко мне.

Но Клиш, пропустив мимо ушей брань своего товарища, со снисходительным видом поправлял одеяло больного.

— Успокойся, — говорил он ему, — ты очень шевелишься, обнажаешься, тебя просквозит! Какой ты чудак, однако!

— Я запрещаю тебе называть меня «чудаком».

— А знаешь ли ты, что наш начальник отдела Маландрен посетит тебя сегодня вечером?

— Мне наплевать! — заскулил вдруг несчастный. — Мне наплевать! Мне на все наплевать!

Он облокотился, но острая боль в плече надломила его, и он свалился как груз на подушку. Сквозь туман головокружения он увидел, что Клиш встал, надел пальто и тусклую, похожую на шампиньон, шляпу. Звук шагов стал удаляться. Хлопнула дверь. И Жан Дюпон понял, что его оставили в покое.

* * *

Месье Маландрен был маленьким толстячком, щеки его заплыли желтым жиром, нос на лице сидел картошкой, а глаза были черными и блестящими как навозные мухи.

— Вы славный малый! — сказал он, садясь рядом с Жаном Дюпоном, — И можете гордиться, что потрясли спокойную жизнь нашего отдела.

— Вы очень любезны, — ответил Жан.

— Какое приключение! Знаете, вы меня поразили!

— Чем?

— Прекрасно любить до такой степени, когда начинаешь презирать смерть.

— Но я не люблю и не презираю смерть!

— Друг мой, — сказал Маландрен, — мне сорок семь лет. Но я тоже был молод. И я вам скажу просто: «я вас понимаю. На вашем месте, может быть, я поступил также». Порядочные мужчины испытывают сильные страсти.

Жан Дюпон был опустошен утренней сценой. Тем не менее, он запротестовал:

— Это несчастный случай…Это не попытка самоубийство, месье Маландрен…

У месье Маландрена на губах появилась улыбка отца семейства.

— Вы славный парень, — сказал он, — и ваша скромность делает вам честь. Знаете ли вы, что я ходатайствовал перед месье Мургом по поводу вашего повышения?

— Спасибо, месье Маландрен, — пробормотал Дюпон, — но я вас уверяю…

— Жмите мне руку, дорогой Дюпон. Мы оба чувствительные. Мы понимаем друг друга с полуслова.

И месье Маландрен пожал своими пухленькими пальцами громадную забинтованную лапу несчастного.

* * *