Прибрежный пират. Эмансипированные и глубокомысленные

Он был уверен, что никто его не заметил, и поэтому, очутившись через минуту в столовой дома, высунулся из окна и аккуратно поставил оконную сетку на место, позаботившись, чтобы она случайно не упала и одновременно не смогла бы стать серьезным препятствием, если ему вдруг придется бежать.

Нож он сунул, не складывая, в карман пиджака, вытащил потайной фонарик и, крадучись, прошелся по комнате.

Там не было ничего для него ценного – столовая не входила в его планы, потому что столовое серебро в таком маленьком городке сбыть было невозможно.

На самом деле планы его были весьма туманны. Он знал, что с таким умом, как у него, то есть умом достаточно развитым, обладавшим интуицией и способным принимать мгновенные решения, лучше всего было заранее продумывать только общий план операции. Этому его научил эпизод с ручным пулеметом. Он стал бояться, что заранее обдуманный план приведет к тому, что в кризисной ситуации у него будет целых два варианта – а два варианта означали колебания.

Споткнувшись о стул, он задержал дыхание, прислушался; двинулся дальше, вышел в холл, обнаружил лестницу и пошел наверх; седьмая ступенька скрипнула под ногой, девятая, четырнадцатая. Он считал их машинально. На третьей скрипнувшей ступеньке он остановился и постоял где-то с минуту, – никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как в эту минуту… На войне, в дозоре, один на один с врагами, он ощущал моральную поддержку полумиллиарда людей; а теперь он был совершенно один, раздавленный, как абрикос, под тем же самым прессом морали, – он стал преступником. Никогда не чувствовал он такого страха, но и ликования такого ему испытывать еще не доводилось.

Лестница кончилась, впереди была дверь; он вошел и прислушался к ровному дыханию. Стараясь делать как можно меньше шагов, он изогнулся всем телом, чтобы дотянуться до комода и об шарить его, рассовав по карманам все, что могло бы пригодиться; спустя десять секунд ему вряд ли удалось бы перечислить эти вещи. Он наклонился к стулу, предположив, что там лежат брюки, и обнаружил там что-то мягкое – женское белье. Он механически улыбнулся.

Другая комната… Такое же ровное дыхание, сменившееся на мгновение хриплым храпом, заставившим его сердце вновь совершить тур куда-то в низ живота. Что-то круглое – часы; цепь; пачка денег; булавки; два кольца – он вспомнил, что нашел кольца и в другом комоде. Отшатнувшись от слабого отблеска, вспыхнувшего прямо перед ним, он вздрогнул. Господи! Это был всего лишь отблеск его собственных наручных часов на его же вытянутой руке.

Вниз по лестнице. Через две скрипучие ступеньки он перешагнул, но теперь скрипнула другая. Он не испугался – ведь он уже был практически в безопасности; достигнув конца лестницы, он вдруг подумал, как же все это банально и скучно. Вошел в столовую – подумал о серебре – снова отказался от этой мысли.

Вернувшись к себе в пансион, он произвел осмотр свежеприобретенного добра.

Шестьдесят пять долларов банкнотами.

Платиновое кольцо с тремя средними алмазами, стоившее долларов этак семьсот; алмазы нынче в цене.

Дешевое позолоченное колечко с инициалами «О.С.» и датой «1903» на внутренней стороне – видимо, память о колледже. Стоит пару долларов. Продать не удастся.

Футляр из красной ткани, внутри – вставная челюсть.

Серебряные часы.

Золотая цепь – стоит больше, чем часы.

Пустой футляр для кольца.

Маленький китайский божок из слоновой кости – видимо, настольное украшение.

Доллар и шестьдесят два цента мелкими монетами.

Деньги он засунул под подушку, а остальные вещи – подальше, в армейский ботинок, утрамбовав все для надежности носком. После этого два часа без остановки он мысленно перебирал одно за другим события своей жизни, думая о прошлом и о будущем, вспоминая и плохое, и хорошее. Около половины шестого, с рассеянной и совершенно неуместной мыслью о том, как жаль, что он еще не женат, он уснул.

VI

Хотя описания ограбления в газетах и умалчивали о вставной челюсти, зубы не давали ему покоя. Образ человека, просыпающегося на рассвете и тщетно, на ощупь, пытающегося их найти, затем спускающегося, чтобы позавтракать исключительно кашкой, потом чужим, глухим и шепелявым голосом вызывающего по телефону полицейский участок, а затем отправляющегося на утомительный и удручающий прием к дантисту, вызвал в нем покровительственное чувство жалости.

Пытаясь определить, женская это или мужская челюсть, он аккуратно вытащил зубы из футляра и приставил их ко рту. Подвигал челюстями; померил пальцами, но так ничего и не решил. Зубы могли принадлежать либо женщине с большим ртом, либо мужчине с маленьким ротиком.