Прибытие

«Внимание! Критический уровень кислорода! Внимание! Критический уровень кислорода!»

Я вырубил звук. Все равно на такой глубине со мной никто уже не свяжется. Это и к лучшему. Незачем ребятам видеть столь мучительный конец. Хорошо еще, что они не видели, как погиб Филипп.

Филипп. Бедный парень. Вот его мне было по-настоящему жаль. Очень жаль. Ему было всего двадцать семь лет, совсем еще мальчишка. Самый младший из нас. Я помнил его послужную карточку наизусть. Я сам отбирал его в экспедицию. Он был добровольцем. Школу окончил с золотой медалью, столичный государственный университет также окончил с отличием и прошел полный цикл обучения на астронавта-терраформирователя. Он столько успел за свои двадцать семь и столько еще не успел. Ах, как же его было жаль! Филя, Филя… У меня на глаза навернулись слезы. Когда еще, как не сейчас, погоревать об утрате? Бесконечная пустота, в которую я сейчас погружался, почему-то успокаивала. Я не боялся такой смерти. Я искренне скорбел по Филиппу. Помню, на собеседовании я задал ему вопрос, стараясь разглядеть в его желании навсегда покинуть Землю какое-нибудь психическое заболевание:

— Почему вы решили поступить на службу именно на «Магеллан»?

Парень искренне улыбнулся какой-то странной тоскливой улыбкой и так же искренне ответил:

— А что здесь-то делать?

Я удивленно посмотрел на Филиппа:

— Что вы имеете в виду?

— Мы переживаем апогей человечества. Выше нам уже не подняться. Побеждены почти все болезни. На планете почти нет войн, если не считать этих, антиглобалистов. Мы уравновесили духовный и материалистический мир. Мы подружили религию и науку. У каждого на планете есть и еда, и вода, и кров, и занятие по душе.

— И чего же вас не устраивает в таком случае?

— Некуда стремиться, — ответил тогда Филипп. — Цели нет. Мы на вершине эволюции. И выше нас только звезды. Мудрее нас — только Бог.

— Но работа по удерживанию этого гомеостаза тоже важна, — возразил я, стараясь немного запутать молодого соискателя.

— Важна для тех, кого все устраивает. Для тех, кому не нужен больше прогресс. Для тех, кто остановился.

— А вы по натуре бунтарь?

— Нет, скорее исследователь, — возразил парень. — Мне тесно на этой планете. Мне скучно тут. Я все тут знаю, все тут видел. И нет такого дела, что увлекло бы меня.

— Вы же понимаете, что неправы насчет нашего дома. Далеко не всё изучено и далеко не все тайны раскрыты. Мировой океан, медицина, социология, религия, тонкие материи, вибрации — список просто огромен, — возразил я. — Почему же именно космос, дальний космос?

— Потому что там мне придется выживать. Там мне придется строить заново. Там Я буду решать, как жить и как умирать.

— А тут, на Земле?

— А на Земле за нас уже все давно решили. Мы рождаемся свободными, растем, учимся, трудимся, влюбляемся, продолжаем род и умираем. Все по лекалам. У всех всё, как у всех. Это кажущаяся свобода. Мы заложники изобилия.

— И многих такая жизнь устраивает, — заметил я.

— Поэтому вы беседуете именно со мной, а не со многими.

Ах, как же было жаль мне сейчас Филиппа. По сути, он был единственным из нас, у кого от перспектив, открывавшихся на этой планете, кружилась голова. Он единственный, кому было интересно тут. Выживать. Строить новое общество. Развивать социум и технологии. Интегрировать их друг в друга. Строить собственный мир по своим лекалам и решать конкретные задачи, которые ставила бы перед ним сама жизнь. Он больше всех нас заслуживал жизни на этой планете. И его больше нет.

Мне стало обидно до слез от этих мыслей, но мои предсмертные размышления прервал толчок в ноги. Видимо, я наконец достиг дна. Уровень кислорода болтался на нуле. Я выключил экран и постарался расслабиться. Если шлем и выдержит давление толщи воды (в чем я сильно сомневался), то жить мне все равно оставалось не больше десяти-пятнадцати минут. Через паутинки щелей вода уже не просто просачивалась, а капала достаточно активно. Кислород в скафандре быстро выгорал. Я уже по большей части дышал углекислым газом. Возможно, моя апатия тем и объяснялась. Еще немного — и наступит спасительный сон, а затем конвульсии и остановка дыхания. Асфиксия. Смерть мозга. И — вечность.

Думать о вечности не очень хотелось, а потому я просто расслабился и постарался не думать ни о чем. По ноге что-то ударило. Я встрепенулся, но затем успокоился. Это я выпустил, наконец, геологический зонд, который схватил еще там, на поверхности. Им я тыкал в спящего медведя и хотел просканировать середину озера, но… Тут меня осенило. А ведь я так и не воспользовался геологическим зондом! Заряд в нем все еще оставался, и если при бегстве я не сломал его, то смог бы воспользоваться им сейчас.