Причём тут менты?!

Похоже на правду! Потом — зажать отмазанный ствол в руке одного из убитых, в моей скорее всего, если меня планировалось снять из Гаррикова револьвера, нажать на курок — и никаких придирок со стороны экспертов! Словно я всю прошедшую жизнь только и занимался тем, что гробил народ из этой пушки — и отпечатки, и следы пороха, все что угодно!

— Но ты мне нравишься… — сказала крутая девочка.

Я чуть не выстрелил: в самом деле, своевременное признание! Однако стрелять было страшновато.

Совсем недавно, валяясь в спальне за кроватью под обстрелом сбрендившего знакомого, я молил Господа Бога разбудить моего ангела-хранителя, и вот теперь этот самый ангел чуть все не испортил! Настя продолжала медленно двигаться к двери, когда он появился. Как и положено ангелу — сквозь закрытую дверь. Будете на улице Дыбенко, отыщите во дворах дом 17, там есть балкончики и на втором этаже. И вот балконная дверь лопнула, будто мыльная пленка, только с оглушительным звоном, и через нее влетел этот ангелочек. Без крыльев, зато в бронежилете. Не знаю уж, кто его подсадил, чтоб он дотянулся до балкона на втором этаже, этот ангел-хранитель.

Я скорбно охнул и попытался упасть на пол в то самое мгновение, когда Настя с недуга нажала на курок. В комнате славно разорвалась небольшая граната. Гаррику крупно довезло, что ему так и не довелось пострелять из своего револьвера. Как и мне, впрочем. Пушка Василиваныча выдержала по меньшей мере семь выстрелов, моя — три, а эта разорвалась с первого раза. Барабан, как оказалось позже, вылетел целиком и сразу и попортил стену так сильно, что мне до сих пор не понятно, почему у Настеньки остались пальцы. Что до пули, то она выбила пыль из ковра в метре от меня.

Ангел-телохранитель пнул ногой подвернувшегося ему под каблук Василиваныча и грубо, по-мужски обнял Настю — так, чтоб она не смогла его покинуть в ближайшие несколько минут.

— Давай, мужики! — завопил он, и через мгновение на балконе оказались еще два его коллеги.

Забавно, но в них я сразу узнал тех самых «горилл», которые учили меня журналистской этике в день убийства Шамиля.

— Что, вас уже выпустили? — поинтересовался я, поднимаясь на ноги.

Они хором назвали кого-то падшей женщиной. Настю, не иначе.

— Очень холодно! — слабым голосом по жаловался Гаррик.

— Закройте балкон! — пошутил я горько.

Я осмотрелся. Обстановка разительно переменилась. Верней, обстановка квартиры — единственное, что оставалось прежним, таким же, как и в тот миг, когда мне довелось проникнуть в сей скромный приют добродетели. За вычетом разбитой люстры, продырявленного ковра и выбитой балконной двери. Гаррик по-прежнему находился в легком забытье, с его потемневших волос по-прежнему стекал сок гнилых томатов. Зато Васили-ваныч бесновался. Он орал дурным голосом и пытался зажимать левой перевязанной рукой дырку в правой. И, словно сыр в масле, катался по полу, создавая необходимый контраст недвижному телу бормочущего что-то свое Алферова. А любимая моя мыслящая тростинка пыталась вырваться из объятий здоровенного мужика в камуфляже и бронежилете под ним. Нет, она оказалась вовсе не похожей на ту брюнеточку…

Двое коллег «ангела-хранителя» продолжали бурную деятельность: ругались матом, пытались звонить по «дельте», перевязывали бесноватого Василиваныча.

— А он как? — поинтересовался я, подой дя к дремлющему Алферову.

Парень, склонившийся над ним, вновь обозвал бедную Настю падшей женщиной — почему-то смотря на меня! — и объяснил ситуацию:

— Сотрясение, как минимум. Но били с оттяжкой, много кожи содрали…

Щелкнули наручники. Два раза. Перевязанного второй раз Василиваныча и Настю заковали в кандалы. Ей, похоже, обожгло все же пальцы, как минимум! Они у нее были целы, но она тихо поскуливала, успокаивая друг о друга закованные спереди руки. Довольно изящные. Однако способные держать револьвер. Один из «горилл» принялся за Гаррика. Довольно вежливо. Однако профессионально.

— Будем эвакуировать! — туманно при казав, второй подвалил ко мне.

«Гориллы»… в сущности, такие дружелюбные животные. Никак не хуже сообразительного тапира или понятливого коалы. И всяко лучше человека разумного… разумного, как Василиваныч.

— Ствол, который разорвался, — тот, из которого сняли Шамиля?

Они, оказывается, все знают! Вот те на! Все, да не все!

— Нет. Я думаю, в Шамиля, Василиваныча и токаря стреляли из этого. — Я показал на валявшийся на полу револьвер N 1, тот, из которого Василиваныч начал всю канонаду.

— Почему?

В самом деле! Он оглушил Гаррика, только затем вернулся в квартиру и открыл огонь. Может, в руках у Насти разорвалась все же его собственная, выдержавшая уже тройку выстрелов пушка?

— Так я думаю! — нашелся я с ответом.

На меня на какое-то время вновь перестали обращать внимание, потому что Василиваныч забился от непереносимой боли. Его просто пнули ногой по башке, и он на некоторое время отбыл в страну фантазий и больных сновидений.

Мне показалось уместным передразнить Настю:

— Ну, я пошел? — с наигранным оптимизмом спросил я ребят. Обалдев, они переглянулись. Я тихой сапой двинулся к двери.