Причеши меня. Твой текст. Редактура художественной прозы: от стиля до сюжета

В принципе, четко понимая, какую из этих функций (или сразу несколько?) выполняет описание, мы уже можем дать или не дать ему право на жизнь. Остается еще вопрос умеренности, вроде того, насколько объемный текст должен быть посвящен нашей жареной свининке, сколько слов мы можем потратить на ее румяную корочку, сколько — на брызжущий сок, сколько — на что… или сколько строк мы посвятим полю, усеянному мертвыми солдатами, и воронью, что кружит над ними.

Здесь все просто, прямая математическая пропорция. Чем более сильные эмоции испытывает персонаж и чем нужнее вам «разбавить» сцену, остановив на чем-то читательский взгляд, тем более обширное описание вы можете себе позволить. Важно: «сильные эмоции» — необязательно потрясение при виде поля боя, необязательно горе или, наоборот, зашкаливающий экстаз. Простой отдых у костра после долгой битвы тоже может ощущаться как огромное наслаждение. И мир в эти минуты может казаться дивным, и описывать его хочется километровыми предложениями. Особенно если параллельно идет какой-нибудь праздный, лиричный диалог.

Что касается «разбавления», здесь мы опять выходим на животрепещущий вопрос: «А когда разбавлять-то?» Чтобы на него ответить, пример с лужайкой на поле для регби вполне подойдет. В любом тексте есть места, где длинные описания, пусть даже очень красивые, неуместны. Классики, кстати, хорошо это понимали: если вдумчиво читать тех же «Братьев Карамазовых», заметно, как бережно Достоевский обращается с нашим восприятием. Как правило, все детальные, длинные описания мы получаем до того, как начинает происходить что-то важное. До ключевых диалогов. До всего, что щекочет нервы. Внутри сцены тоже, конечно, что-то описывается, но коротко, емко, парой характеристик. Эпизоды в этой книге четко выверены: где персонажи действуют, где общаются, а где оживает картинка. Одно органично перетекает в другое. То же касается, например, «Маленькой жизни» Янагихары и «Тайной истории» Тартт: описания мест, реалий и лиц могут быть очень-очень длинными (и для кого-то нудными!), но все они на своем месте:

— Там, где все только начинается и нужно дать панораму.

— Там, где в сцене необходим перерыв, к примеру между двумя напряженными диалогами или событиями.

— Там, где все уже заканчивается и нужно окинуть что-то взглядом напоследок.

Если предельно упростить, умные авторы ставят описания ровно там, где у них самих — а значит, и у читателя — еще (или уже) нет желания их пролистнуть, чтобы скорее понять: «А ДАЛЬШЕ ЧТО?!»

Это работает так потому, что в напряженные моменты у нас и в жизни-то нет времени озираться. Когда у нас воруют сумку, а мы в нее вцепляемся, нам некогда любоваться ни симпатичной физиономией жулика, ни тем, как украшен к Рождеству торговый центр. Максимум, что может нас интересовать, — есть ли у вора нож; то, как мучительно трещит у сумки лямка, которая вот-вот останется у нас в руках, и нет ли поблизости полицейского или охранника. Отвлечемся, например, на золотого пингвина, подвешенного к потолку, — точно останемся без денег и паспорта. Вот и читатель недоумевает, когда герой, которого вот-вот зарежет злодей, выдает километровое описание его благородных черт, сверкающего оружия, аристократических пальцев, и хорошо, если только их. «Ты на что вообще смотришь, дурень?» И здесь, кстати, уже неважно, тонкая ли у вашего героя душевная организация, обострено ли чувство прекрасного. Не забывайте, что он все-таки животное. Как и вы, как и ваш читатель. Инстинкт самосохранения древнее и сильнее всего прочего.

Вместе с тем есть сцены, созданные для того, чтобы пестреть описаниями. Неспешные путешествия на поездах, романтические свидания, долгие задумчивые прогулки. Обживание в новых краях, исследования древних гробниц и храмов, первые за много лет встречи со старыми друзьями, когда каждая деталь вокруг кажется ярче. Необычные приключения: например, если персонаж прыгает с парашютом, не описать падающий на него мир — просто преступление. Это все, что и в жизни заставляет нас жадно рассматривать обстановку и лица.

Не заминай!

А сейчас, дети, мы будем говорить о тех, кто стесняется писать постельные сцены и начинает новую главу, где должно быть «ну это самое», словами «Наутро они проснулись». Шучу, шучу.