Причесывая жирафу

Поднимая крышку, я был готов к худшему. И что же я увидел… аккуратно уложенное на подстилку из бархата цвета синего южного моря… Догадайтесь. Вы не угадали? Противное меня бы унизило. Ну, сделайте усилие. Нет?

Итак, в футляре для кларнета лежал – кларнет! Я его вынул, осмотрел, подул в него… Это кларнет. Была только одна интересная деталь: он весил очень много, гораздо больше, чем обыкновенный кларнет. Меня осенила идея, и я стал кончиком ножа скоблить инструмент. Это платина! Кларнет из платины… Парни, я не знаю, отдаете ли вы себе отчет о стоимости этого предмета?

Мы стали нервничать и шарить среди картофеля. Наши труды не пропали даром: одна флейта и один кларнет из платины, золотая гармоника и гадикон-бас из массивного серебра!

Сокровища Али-Бабы!

– Посмотри, – усмехнулся Беру, – он неплохо живет, наш Барнаби.

Только он выговорил эти слова, как отворилась дверь.

На пороге стояло существо весьма необыкновенное. Человек, о котором идет речь, был, вероятно, не моложе ста лет. Во рту у него оставалось лишь два зуба. Белые гальские усы располагались под носом, похожим на обесцвеченную землянику. На нем была ночная рубашка и колпак, а в руках он держал ружье, похожее на тромбон.

Он задергался при виде нас и стал издавать звуки, похожие на верблюжьи. Он говорил на непонятном языке и прицелился в Беру. Толстяк стал приближаться к нему, забавляясь как караван верблюдов.

Тогда старый хрен спустил курок, мушкетон выстрелил, и на его руку посыпался порох. Его крики удвоились. У него начали гореть усы, и мы воспользовались имеющейся здесь минеральной водой, чтобы погасить пожар.

Кончилось тем, что «несчастный случай» был ликвидирован, как сказал Беру.

Одна сторона усов сгорела, но с другой стороны ничего не пострадало.

– Этого ему будет достаточно, чтобы сфотографироваться в профиль, шутил Толстяк.

Я пытался расспросить старика, но он находился в шоке и что-то бессвязно бормотал. Потом появилась толстая матрона, в двенадцать тонн весом, тоже с гальскими усами, с глазами-точками и голыми ногами, более волосатыми, чем у гориллы.

Она присоединила свои крики к крикам своего папаши, так как она была его старшей дочерью.

Я спрятал платиновый кларнет обратно в футляр и сказал Толстяку, что надо убираться отсюда.

Мы быстро смылись.

Крики раздавались теперь по всему кварталу, и если мы не поспеем, то будем сбиты человеческим потоком, на самом деле совсем бесчеловеческим.

– Куда мы идем? – спросил Берурье, труся около меня.

Погода была прекрасной, мы совершенно не задыхались, и ноги сами несли нас, так как дела шли прекрасно.

– В цирк Барнаби, Толстяк!

Заря медленно разгоралась. Начиналось утро понедельника. Воздух был грязно-серый, цвета фабричного дыма.

– Я начинаю пресыщаться этой страной, – заявил Беру, когда мы пришли на площадь, на которой располагался цирк. – Но куда ты идешь?

Да, куда я иду?.. Сказать «доброе утро» нашему дорогому патрону, только и всего. Барнаби проснулся, подпрыгнув на кровати: этот аттракцион принес ему много бы золота (если я могу так выражаться после нашего открытия).

Мадам была в ночной рубашке, почти прозрачной, фиолетовых тонов с черными кружевами. Ее кукольная шевелюра была вся в бигуди. Видя ее без косметики, можно сказать, на что она похожа: на кусок растопленного сала. Месье тоже подурнел в своей черной с белыми полосами пижаме. Можно сказать: толстая зебра, окрашенная наоборот. Негативное изображение жирафа.

Пара совершенно отупела при виде меня.

– Что случилось? – спросил Барнаби, срочно сунув руку в ширинку своих пижамных брюк, чтобы навести немного порядка в месте, по сравнению с которым леса Амазонки похожи на лужайки Гайд Парка.

– А то, что вы достаточно поиграли, Барнаби, – ответил я. – Теперь с этим покончено и тебе нужно все выложить, дружок.

Он немедленно взорвался.

– Что я должен выкладывать?! Что ты тут такое рассказываешь, мошка?

Я дважды рванул его к себе, он закачался, опрокинулся на свою толстую Лолиту, и оба они оказались на ковре с задранными кверху ногами.

Зрелище было забавное. Беру и я успели отдать себе отчет, насколько оно было прекрасно, грандиозно, великолепно. Мы аплодировали.

Обозленный Барнаби вскочил, чтобы наброситься на меня.

– Ах ты, выродок! – завопил он. – Бродяга! Прощелыга! И ты посмел… Ты посмел!

Чтобы его сразу утихомирить, я достал из заднего кармана штанов платиновый кларнет.

– Хочешь, чтобы я сыграл тебе небольшую арию на этом платиновом инструменте?

Он замолчал, замер, перестал дышать, думать, настаивать.

– Но ведь это твой инструмент! – воскликнула Лолита, которая еще не пришла в себя после происшествия с Мугуэт в ночной коробке.

Лед, попавший за вырез платья, вызвал у нее насморк, и теперь она говорила в нос.

Барнаби стремительно закачал головой.

– Кажется так, – произнес он.

– Ты видишь, толстый свин, – продолжал я, – твоя торговля обнаружена. Тебе мало было торговли наркотиками, так ты еще пристроился к драгоценным металлам! Мне кажется, что ты будешь вынужден заплатить за это. И дорого заплатить!

Он побледнел.

– Я дам вам, сколько вы захотите, – нерешительно пролепетал он.